Роберт Натан - Портрет Дженни Страница 16

Никогда я еще не работал так напряженно и сосредоточенно. Дженни беззаботно болтала, а взгляд мой впитывал каждое ее движение, каждый вздох, каждый лучик ее глаз, и кисть, словно напрямую соединенная с моими зрачками, спешила перенести все это на полотно. В какие-то минуты мне начинало казаться, что я вижу даже больше, чем можно разглядеть, — озаренно вижу, каким было это лицо вчера и каким станет завтра. Поистине я чувствовал себя пловцом, одолевающим поток времени, дерзнувшим запечатлеть то, что не лицезрел еще ни один художник. И это ощущение неповторимости происходящего, казалось, передавалось моей руке. Время от времени я отходил от мольберта, чтобы взглянуть на рождающийся портрет со стороны, и каждый раз все больше убеждался, что подобного из-под моей кисти еще не выходило. Убеждался с радостью и словно бы даже с каким-то тайным испугом.

В полдень мы сделали перерыв, чтобы перекусить. Собственно, я охотно обошелся бы безо всякого ланча, но выяснилось, что Дженни прямо-таки жаждет что-нибудь сготовить, чтобы применить на практике полученные в пансионе кулинарные познания. Однако готовить-то, увы, было как раз не из чего.

— Сардины и сыр тебя не устроят? — виновато спрашивал я, перебирая свои немногочисленные припасы. — Есть еще крекеры и немного молока… Прости меня, ради Бога. Я же не знал, что ты придешь именно сегодня.

— Если бы были яйца, я могла бы сделать омлет, — сказала Дженни. — Ну ладно, я сделаю крекеры с сыром.

И она приступила к делу. Поставила на газ сковородку, расплавила на ней ломтики сыра (которые тут же стали подгорать, и я не на шутку испугался, как бы запах не достиг ноздрей миссис Джекис) и намазала полученный продукт на крекеры. Остывая, эта масса становилась все более резинообразной и все менее съедобной. Так что пришлось нам переключиться на сардины, запивая их молоком. Но Дженни ничуть не огорчилась.

— В следующий раз сготовлю что-нибудь повкуснее, — смеясь, пообещала она.

Мы немного поболтали о том о сем, и неожиданно Дженни призналась:

— А девчонки спрашивают о вас…

Это была новость. «Ну да, — подумал я, — если у Эмили есть м-р Гилберт, чем Дженни хуже? Каждой девочке в этом возрасте хочется иметь тайну, о которой можно пошептаться с подружками».

— Но я им ничего не рассказываю, — поспешила успокоить она. — Только то, что вы симпатичный и…

— Дженни нам пора за работу, — напомнил я. — Кончай глупости!

— И что вы прекрасный художник. И что вы едва не умерли с голоду. Это произвело на них самое большое впечатление — Она улыбнулась кокетливо и немного смущенно. — Они говорят, что это очень романтично. Прямо как в книгах.

— Господи! — вырвалось у меня.

— И по-моему, они завидуют, что я у вас вот так неожиданно появляюсь. Наверно, это тоже кажется романтичным… — Она посмеивалась и словно бы поддразнивала меня, но голос и порозовевшие щеки выдавали ее стеснение.

— Давай-ка лучше допивай молоко и — за дело. — Я постарался сказать это построже.

— Вы не сердитесь на меня, Эдвин? — Похоже, мой тон ее несколько встревожил. — Я же пошутила.

— И не думал сердиться, — сказал я — Но слушай, ты будешь наконец позировать?

Дженни послушно уселась в кресло, и мы продолжили наш сеанс. Но молчала она каких-то две-три минуты — на большее ее не хватило.

— Нет, я правда пошутила. Я не говорила им, что вы симпатичный.

Не скажу, чтобы меня слишком утешило это сообщение, и я предпочел на него не отвечать. Тогда Дженни сменила тему:

— Не думайте, что мы всегда носим эту тоскливую форму. У нас есть еще воскресные платья — голубые, с вышивкой. А в церковь обязательно надо идти в длинной белой вуали. Прошлый раз Эмили в спешке не сумела ее толком приколоть, и вуаль свалилась. И ее наказали молчанием. На целый день.

Потом безо всякой связи она заговорила об уроках.

— Мне нравится математика. А историю я не люблю. Она наводит на меня тоску. Все эти короли и полководцы, которые воевали, воевали, старались друг друга перехитрить — а потом все равно исчезли. А вот Эмили история нравится. Наверно, я как-то не так устроена, да, Эдвин?

Одной кистью я работал, а другую держал в зубах, поэтому не мог ей ответить и лишь промычал что-то нечленораздельное.

— Вы тоже как-то не так устроены, — сказала она. — Не так, как другие. Я это сразу заметила.

— Может, и так, — вынув кисть изо рта, рассеянно согласился я. — Поверни-ка лучше голову чуть правей.

С минуту Дженни молчала. И вдруг спросила тихим, странно изменившимся голосом:

— А как вы думаете, Эдвин, люди могут иногда знать, что впереди? Ну, то есть что с ними произойдет.

Не будь я так поглощен работой, я бы, наверно, всерьез задумался, с чего это она задает такие вопросы, откуда они у нее. Задумался, а может, и встревожился бы. Но все мои мысли были прикованы к ее лицу, к ее портрету, слушал я ее вполуха и потому ответил почти бездумно:

— Нонсенс!

— А я вот не уверена… — Она покачала головой. — Почему тогда вдруг начинаешь размышлять о том, чего с тобой никогда не было? И становится тоскливо-тоскливо… С вами бывает такое?

Я неопределенно пожал плечами.

— А что если это предчувствие? И в глубине души ты уже знаешь, что это произойдет, только боишься себе в этом признаться. И тебе заранее больно. Только ты называешь это смутной тревогой или еще как-нибудь…

Да, я отчетливо слышал эти слова, такие неожиданные в ее устах, но не в состоянии был в них вдуматься.

— Ты прямо как Белая Королева, — усмехнулся я. — Помнишь, в «Алисе в Зазеркалье»?

— Я не читала.

— Ну, там была такая Белая Королева, которая сперва громко вскрикивала, а потом уже укалывалась булавкой.

Последовала долгая пауза.

— Ладно, не буду вам больше мешать, — проговорила Дженни, и я понял, что она обижена. Понял, но что я мог сделать в своей горячке, подхлестываемый страхом, что день вот-вот начнет угасать, и я не успею кончить…

Больше мы не произнесли ни слова. Дженни сидела не шелохнувшись, какая-то отдалившаяся, погрузившаяся в себя. Я чувствовал свою вину, но, признаюсь, в глубине души был даже доволен: молчание ее пошло портрету на пользу. За этот последний час я сделал, пожалуй, больше, чем за два предыдущих. И наконец, когда окно уже наливалось предвечерней синью, я нанес завершающий мазок и опустил кисть.

— Кажется, кончил, — облегченно вздохнув, проговорил я. — Хочешь взглянуть?

Но Дженни не ответила, казалось, она дремлет. Тихонько ступая, я вышел на лестницу и спустился вниз — помыть руки и освежиться. Я отсутствовал не больше пары минут. Но когда вернулся, комната была пуста. Никаких следов, лишь коротенькая записка на постели: