Мама для малышки, или Надежда в подарок (СИ) - Фокс Нана Страница 30

— Да, пожалуйста, — все же отвечает она, — сейчас только Фани уложу в постель.

— И сказку почитаешь, да? — напоминает ребенок.

— И сказку, конечно же, почитаю.

— Хорошо, я на кухне, — обозначаю место нашей встречи и тихо прикрываю дверь.

Ставлю чайник на плиту. Из навесного шкафчика достаю две чайные пары, а с полки — любимый успокоительный чай, и пока вода закипает, топаю в спальню. По пути стягиваю с себя надоевший за день деловой пиджак, а за ним и рубашку. Быстро переодеваюсь в удобные домашние брюки и футболку и спешу обратно, а из кухни уже раздается еле слышный протяжный свист.

Задерживаюсь лишь на мгновение около двери в детскую, прислушиваясь к тихому бормотанию Мариши, укладывающей спать малышку. Чувствую, как губы растягиваются в легкой улыбке, и меня вновь накрывает теплой волной домашнего уюта — того семейного уюта и спокойствия которого я никогда не ощущал с бывшей. Я его просто не знал. Не имел представления, как это — чувствовать покой и умиротворенность в стенах собственного дома, в кругу своей маленькой семьи.

Может, тогда мне этого и не надо было вовсе: молод был и в чем-то даже безразличен. Другие ценности интересовали.

А сейчас? Сейчас, вкусив всю прелесть настоящего семейного очага, я не желаю расставаться с этой важной составляющей обычного человеческого счастья, и уж тем более лишать моих солнечно-рыжих девочек того благополучия, что окутывает нас.

На цыпочках, чтобы не потревожить сонную идиллию, ухожу от двери. На кухне отключаю конфорку под поющим чайником и снимаю его с плиты. К пустым чашкам на столе добавляю корзинку со сладостями, спрятанную на верхней полке шкафчика от одной маленькой сладкоежки. Завариваю во френч-прессе зеленый чай с мятой, а в голове клубится масса вопросов, которые, того и гляди, сорвутся с языка.

— Уснула, — раздается за спиной тихий и чуть усталый голос Мариши.

Оборачиваюсь. Рыжуля стоит в дверном проеме, опираясь плечом о косяк. Руки скрещены на груди в некоем защитном жесте. Может и непроизвольно, но задевает, царапая тонкими коготками душу и прогоняя вдоль позвоночника раздраженные мурашки.

Встряхиваюсь, прогоняя лишние домыслы, а уголки губ вздёргиваются вверх в лёгкой, добродушной улыбке.

— Зеленый чай с мятой будешь? — спрашиваю, ставя чайничек на обеденный стол. — Или другой заварить?

— Нет, спасибо, не надо. — Тяжело, вздохнув и оттолкнувшись от косяка, Мариша проходит и усаживается на стул. — Мятный в самый раз.

— Сладости? — пододвигаю корзинку с печеньем и шоколадом к ней поближе, а сам занимаю стул напротив неё.

— Спасибо, — вновь вежливо кивает она и обхватывает полупрозрачный фарфор тонкими длинными пальчиками. Нерешительно делает глоток и жмурится, точно кошка на солнышке. И снова с ее губ слетает еле слышный вздох.

— Расскажешь? — даю ей право смой решить, о чем стоит со мной пообщаться.

— О чем? — Она словно не понимает вопроса, но при этом прячет взгляд, протягивая руку к корзинке с печеньем, надкусывает хрустящую сдобу и тщательно пережевывает, все так же не поднимая на меня взгляда. А мне просто приятно за ней наблюдать — за тем, как подрагивает венка на шее, выдавая волнение, как вздрагивают тонкие пальчики; и, кажется, даже в тишине кухонного пространства так отчетливо слышен стук ее встревоженного сердечка — быстрый-быстрый, точно у напуганного зайца, спрятавшегося под кустом от хитрой лисы.

Парадокс! Рыжуля с решительным взглядом — напуганный трусишка!

Вальяжно откидываюсь на спинку стула, скрестив руки на груди, и не отвожу глаз от Мариши. Выжидаю. Даю время и себе, и ей. Только сердце щемит от понимания того, как сильно гложут Маришу отголоски ее прошлого. Прошлого, о котором она пока не готова говорить.

Чуть обидно, но и понять ее можно: кто я такой, чтобы раскрывать передо мной душу и выворачивать её наизнанку? Никто…

А хочется быть кем-то, тем самым, за которым, как за каменной стеной. Тем, с кем и в горе, и в радости. Тем самым… Особенным.

Тишина нарастает, сгущается и напрягает.

С грохотом отодвигаю стул, царапая ножками керамическую плитку на полу. Мариша вздрагивает и наконец-то поднимает на меня взгляд, полный растерянности. В зеленых, чуть влажных омутах плещется коктейль потерянности, но с той толикой надежды, которая подстегивает меня к более решительным действиям.

Обхожу стол. Резко отодвигаю ее стул. Уверенным движением поднимаю Рыжулю с места и очень ловко, буквально в один шаг оказываюсь около кухонного диванчика. Опускаюсь на его сиденье, усаживая окаменевшую Маришу к себе на колени.

Пару секунд она сидит, словно кол проглотила: вся напряженная, взъерошенная, озадаченная. С небольшим усилием притягиваю ее к себе, заключая в крепкие объятия. Утыкаюсь носом в висок и просто дышу неповторимым ароматом моей недоверчивой Рыжули. Тихо глажу по спине, пересчитывая подушечками пальцев позвонки, проступающие под тканью домашней футболки.

Жду…

— Не сейчас, — звучит еле слышно Маришин голос, — хорошо? Я сейчас не готова…

Тяжелый вздох срывается с ее губ, сгущая окутывающую нас атмосферу недосказанности.

— Хорошо, — с трудом, но все же соглашаюсь с ее правом на молчание, втайне надеясь, что в скором времени смогу разрушить панцирь недоверия, за которым она прячется.

Мое согласие успокаивает Рыжулю и прогоняет напряжение, сковывавшее её тело. Она тут же расслабляется и прижимается ко мне потерянным котенком, нуждающимся в защите и заботе.

— Прости, — сипло выдыхает, оплетая тонкими руками мою шею, и утыкается носом в плечо.

Киваю, соглашаясь, но вряд ли она это видит.

Ее рваное дыхание опаляет кожу даже через ткань футболки, сбивая меня с правильного настроя. Я старательно прилагаю все усилия, чтобы не потерять те крупицы доверия, которые она потихоньку дарит мне в знак моего понимания и принятия ситуации как есть. Но то, как Мариша льнет ко мне, как доверчиво и с обещанной надеждой звучат ее слова, ломает все преграды, которые я так старательно выстраиваю, пытаясь соблюсти свои же намерения.

Меня кроет от ее близости так резко и так остро, что все повисшие между нами вопросы и недосказанности отходят на задний план. Почти не дышу, боясь спугнуть робкую малышку, а сердце колотится на предельных оборотах, разгоняя по венам нарастающий адреналин.

Время словно останавливает свой непокорный бег, когда Мариша несмело отстраняется от меня совсем на чуть-чуть и поднимает свой затуманенный взгляд, вглядываясь в мои глаза.

Глаза в глаза, и я тону в зеленых омутах чистого наваждения, даже не думая искать спасение. Моя ладонь с бесстрашием путается пальцами в огненно-рыжих прядях её шелковистых волос на затылке, а жадный рот накрывает нежные губы.

Замираем оба лишь на мгновение: она — от неожиданности, я — давая ей возможность решать ей самой. Решает… соглашается! И наш поцелуй срывает все предохранители, рвет в клочья остатки здравого смысла, оставляя лишь уже ничем не завуалированную потребность быть ближе. Максимально близко, как только это возможно, в данный, конкретный момент.

Густое облако обоюдной потребности опускается на нас, пряча от всего мира. В голове нет ни единой мысли, а по венам с ошалелой скоростью носится адреналин, наполняя эйфорией каждую клеточку моего организма.

Целую жадно.

Присваиваю нагло.

Моя! И нет другого варианта!

Резко поднимаюсь с места, не размыкая наших губ. Поудобнее перехватываю малышку, позволяя ей оплести ногами мой торс, и уверенной походкой, успев только выключить свет на кухне, уношу свое счастье в берлогу. Хочу любить… буду любить, получая уже сейчас в ответ не менее пылкую отдачу!

Она не отстраняется, не прячется, позволяя многое и отдавая взамен всю себя, затапливая меня неповторимыми эмоциями. Путь пока только так, но Мариша раскрывается, доверяется и плывет со мной на одной волне — волне длиной в ночь, и жаль, что утро наступает так рано.

Смотреть на нее, спящую, не меньшее удовольствие. В душе тишина и покой, и я проваливаюсь в безмятежный сон, успев перед этим, спрятать несколько рыжих волосков в зип-пакетик.