Собственность мажора - Кристина Зайцева Страница 40

Смотрю на заметенную снегом трассу за лобовым стеклом не мигая и прошу:

– Можете передать ей кое-что в ответ?

– Смотря что.

– Если она хочет послать меня куда бы то ни было, пусть скажет это мне в лицо.

Положив трубку, бросаю телефон в подстаканник и давлю на газ, обходя медленную фуру впереди.

Глава 23

Никогда не думала, что это вот так. Что боль души может стать осязаемым булыжником в груди, который давит и не даёт свободно дышать, и такскать его там дерьмово и дискомфортно.

Может быть впервые в жизни я не хочу думать ни о чьих проблемах, кроме своих собственных.

Не хочу быть рациональной и взвешенной, потому что меня достало быть такой. И то, что мои близкие ходят вокруг моей комнаты на цыпочках тоже. Будто я больна или умираю. Присматриваются к моему лицу и замолкают, как только я оказываюсь где-то поблизости. Пытаются задавать вопросы, но не знают откуда ко мне подступиться, потому что я никогда не создавала проблем и никогда не была… такой потерянной. Я никогда не чувствовала себя такой потерянной. А эта тоска… я ее ненавижу. Стоит нащупать ее где-то в душе, как на глаза наворачиваются слезы.

Я знаю что все это такое.

Я… люблю.

Впервые в жизни люблю по-настоящему и ненавижу так же!

Ненавижу тебя Барков…

И себя заодно. Я хочу перестать видеть повсюду его глаза и улыбку. Всю ночь слышать его голос в голове, кожей чувствовать его губы на ней и… представлять чем они занимались там в его квартире с этой… Лерой! Я и ее тоже ненавижу!

«Отвали», – прошу Баркова в своей голове. – «Чертов предатель, ненавижу тебя, понял?»

Скулю, поджимая губу.

Отойдя в сторону, уступаю дорогу гурьбе детей с санками и стираю со щеки слезу, плетясь вдоль заборов соседских домов.

Сняв варежку, утираю нос и нажимаю на звонок в высокой железной калитке. На звук где-то там открывается дверь и лает собака.

Обернувшись, рассматриваю кристально белые сугробы в ярком дневном свете и наряженную мишурой елку во дворе напротив.

Снега навалило по самые уши…

Вид любой праздничной атрибутики не вызывает во мне ничего! Никаких… эмоций. Все будто корова слизала.

– Кто это пожаловал? – выглядывает из-за калитки голова пухлого усатого мужика в тельняшке.

Судя по всему, он под мухой, но завтра Рождество, и мой дед тоже под ней. Тестирует настойку соседа с добавлением голубого сиропа, от чего она приняла цвет коктейля… «Блю Кюрасао». Так чертовски напоминающего мне глаза этого… кобеля…

Всхлипнув, зло надеваю варежку.

– Здрасьте, – говорю, прочистив горло и пряча лицо под шарфом. – Я… за… индюшкой…

– От Климентича? – приглаживает усы, осматривая меня с головы до ног. – Внучка?

– Угу… – отзываюсь я.

– Похожа, – хмыкает. – Двенадцать кило, сама-то дотащишь?

– Вот, – отвечаю устало, показывая рукой на деревянные санки, который снарядил для меня дед.

Спустя пять минут пробираюсь по расчищенной трактором дороге, таща за собой санки и, войдя в калитку кричу:

– Дед!

Он выныривает из-за дома с охапкой дров. В мохнатой ушанке родом из шестидесятых и фуфайке. Оставив дрова на крыльце, отряхивает руки и забирает у меня веревку, говоря:

– Сама-то завтра в баньку сходишь? За год-то.

– Не хочется, – бормочу, взбегая на крыльцо и открывая для него дверь.

По полу коридора стелется белый пар. Стучу ногами по коврику, приплясывая на месте от холода.

– Ты знаешь что, Алена Борисовна? – наклонившись, забрасывает гигантскую замотанную в газеты индюшку себе на плечо. – Ты мне это брось. Женихи женихами. Сегодня один, завтра другой.

– Дед, – шепчу, отходя в сторону.

Смотрю на свои валенки, которые начинают расплываться перед глазами. Сделав громкий всхлип, поднимаю на него заплаканные глаза.

Округлив свои, качает головой.

– Вот так дела… – сдвинув шапку, чешет седой лоб.

– Угу, – глотая ещё один всхлип, киваю я.

– Любишь его так? Эххх…

Киваю, сквозь слезы глядя на улицу за нашим забором.

– Люблю… – шепчу.

– А он?

– Он… – закрываю за нами дверь. – Нет.

От этого слова печет в груди.

Войдя в дом, сбрасываю пуховик и вхожу на кухню, где мама задумчиво что-то чирикает на обратной стороне календарного листа.

Я не знаю, что творится в этом доме, но сегодня на диване в большой комнате ночевал Игорь Барков. Где он сейчас я понятия не имею. Но, кажется он вернётся, потому что в ванной сушится его одежда. Пиджак и… рубашка, а на кухонном столе весь день лежит его портмоне.

– Перекусишь? – спрашивает, посмотрев на меня.

– У-у… – мотнув головой, возвращаюсь в свою комнату и укладываюсь на кровать, забравшись с ногами под одеяло.

Обняв подушку, натягиваю на пальцы свитер и прикрываю глаза.

Дребезжание дверного звонка заставляет подскачить и прижать к груди руки.

Сердце сходит с ума, пока прислушиваюсь к тому, что там творится за дверью.

Я не знаю как и почему… но просто чувствую, что это он. Чувствую, что он рядом! И я знала, что он явится. И знала, что он позвонит моей маме. Потому что в своем упрямстве он порой до нелепости предсказуем! Он просто идёт к своей цели, ломая лбом стены. Потому что он такой! Не знакомый со словом компромисс. Упрямый твердолобый самодур!

И я боюсь того, что даже сейчас он решит сломить меня этим напором…

Нет…

Нет. Второй раз в жизни я бы не смогла пережить все то, что пережила вчера.

Нет…

– Алена, – тихо стучит в дверь дед. – Кхм… это к тебе. Хочешь, взашей его вытолкаю?

Всерьез раздумываю над его словами, но понимаю, что в случае с Барковым это не поможет. Он все равно вернется!

Кусая губы, утираю рукавом нос.

– Я… сама… – встав с кровати открываю дверь

Прижавшись щекой к дедову плечу, на меня встревоженно смотрит мама.

Боже…

Что за драма!

– Прекратите… – шепчу, выскакивая из комнаты и дергая с крючка свою куртку.

Сунув ноги в валенки, выхожу в коридор, пытаясь унять колотящееся сердце.

Бесшумно подойдя к двери, протягиваю руку и проверяю замок.

Закрыв глаза и выдохнув в потолок, спрашиваю:

– Чего тебе?

– Оленёнок… – раздаётся прямо за дверью.

Сжав кулаки и зажмурив глаза, громче повторяю:

– Чего тебе?

– Открой мне.

– Нет, – отвечаю, прижимаясь лбом к двери.

– Малыш…

Горло сдавливает, как и сердце. От этой нежности в его голосе, которая разрывает на части!

– Ты предатель… – шепчу сквозь слезы.

– Аленушка… давай поговорим…

– Ты только о себе думаешь, да? – ударяю кулаком по двери.

– Нет, и ты знаешь, что это не так, – твёрдо произносит он.

– Тогда почему ты меня бросил?! – кричу я, вспоминая весь тот кошмар, который пережила там… у того кинотеатра.

Одна.

По щеке стекает слеза, которую я утираю кулаком.

– Это сложно объяснить. Я… не должен был. Я… блин… прости. Я поступил как мудак. Прости меня.

– Ты меня бросил, Барков… одну. Там… я испугалась и…

Он молчит так долго, что я начинаю чувствовать, как горящие щеки холодит воздух.

Он молчит целую вечность, и я кладу на холодную дверь руку, почти всерьёз слыша его