Собственность мажора - Кристина Зайцева Страница 42

Я же не подыхаю. На фиг мне тут оставаться?

– Хе-хе, – посмеивается врач, посмотрев на меня, как на слабоумного. – К сожалению нет, Никита Игоревич. Мы же не хотим, чтобы трещина в ребре стала полноценным переломом, да?

– Я должен отвечать? – спрашиваю, глядя на него с каменной рожей.

Он вздыхает и прожевывает, как маленькому:

– Переломы ребер чреваты повреждением внутренних органов, нужен максимальный покой, пока мы не удостоверимся в том, что вашим внутренним органам ничего не угрожает.

– Я это понял. Могу дома соблюдать полный покой, не проблема, – смотрю на него не моргая, но он, сука, непробиваемый!

– Домой всегда успеете. А вот поесть надо, – кивает на раскладной больничный столик, перед моим носом.

Я не знаю почему, но у меня нет аппетита. И то, что передо мной стоит тарелка овсянки и, мать его, стакан килеся не при чем. Я не хочу есть в принципе, а не потому что не хочу есть это бесцветное дерьмо.

– Уберите, – смотрю в потолок.

– У вас пониженный сахар. И капельницу все же придется поставить.

– Нет, – отрезаю. – Обойдусь.

– Вы что же, уколов боитесь? – поддевает он.

– Не боюсь, – буркаю. – Но я как-нибудь выкарабкаюсь без вашей глюкозы.

– Тут у нас более сложный комплекс препаратов. Поможем вашему организму мобилизоваться и активно регенерировать.

– Обойдусь, – повторяю, закрывая глаза.

На фиг мне эта капельница. Мне двадцать два. Я не сомневаюсь в том, что мой организм и сам справится, без двухчасового лежания под сраной капельницей.

– Уберите, – повторяю, прося убрать от меня подальше еду.

Можно попытаться заснуть, но это трудно сделать, когда тебе с самого утра выносят мозг.

– Что же с вами делать, молодой человек? – печально спрашивает доктор.

– Домой отпустите, – предлагаю свой вариант.

– Упрямый какой, – цокает он языком. – Валентина, забери еду.

Алиллуйя.

Даже не видя, знаю, что медсестра пыхтит. Она меня ненавидит. С семи утра пытается мне капельницу поставить, а уже почти одиннадцать. Что мне здесь делать целые сутки?

Отец с утра заезжал, ноутбук привез.

Я бы удушился, если бы ко мне поток визитеров выстроился. Мое нахождение здесь я попросил не афишировать, хотя отец меня пытался прогнуть и узнать, кому я этим обязан. Нет. С тем, кому обязан, я разберусь сам. Решу как, когда мозги перестанут быть, как этот кисель в стакане.

Открыв глаза, угрюмо смотрю в окно.

Я здесь пятнадцать часов, и предпочел бы дома лечиться.

Медсестра тащит поднос с едой к двери, а когда открывает, слышу тихое;

– Ой… извините…

Тело встряхивает.

Если для его мобилизации нужна капельница, то вот сейчас оно моментально мобилизовалось само.

Дернувшись, хочу сесть, но все что выходит – жалкая попытка принять вертикальное положение.

– Ммм, задница… – хриплю от боли, падая назад на подушку.

Врач удивленно смотрит на дверь, чтобы понять, от чего меня так подкинуло.

Щеки горят, как у девки. От стыда за то, что так позорно спалился, но там в дверях, теребя в руках бумажный пакет и осматриваясь огромными голубыми глазищами, стоит Алёна.

Воздух галлонами вырывается из моего носа, пока осматриваю ее всю. Белый свитер, красные джинсы, взволнованное бледное лицо.

Я никогда не чувствовал себя побитой собакой. И физика здесь не при чем. Я чувствую себя загнанным под скамейку псом, так боюсь, что она меня… не простит.

Смотрю на неё, не моргая, и в своей ватной башке прошу только об одном – чтобы не уходила.

Ее распахнутые глаза мечутся по палате и оседают на мне. Осматривают мой перевязанный торс, мое истоптанное лицо. Сброшенное на пол одеяло, мои ноги в спортивных штанах.

«Только не уходи», – обращаюсь к ней в своей голове, но даже мысленно мой голос звучит жалко. – «Не уходи от меня».

Я все исправлю… Сделаю все, что угодно.

Переведя глаза на врача, она еле слышно лепечет:

– Здрасте…

– Добрый день, – отвечает тот. – Родственница?

– Я… – теряется она, посмотрев на меня. – Нет… нельзя?

– Ну почему же, – миролюбиво тянет тот. – Проходите.

Она топчется в пороге, а у меня гребаный ком в горле.

Боюсь даже рот раскрыть, чтобы не спугнуть, поэтому просто смотрю. Мечтая, чтобы оказалась рядом. Чтобы дала к себе прикоснуться. Чтобы трогала меня в ответ. Чтобы осталась здесь со мной хоть до ночи.

Она нужна мне.

А я нужен ей.

Иначе не пришла бы.

Как нам выбраться из этого дерьма, Оленёнок?

Я придумаю…

Делает шаг вперёд, глядя на поднос с едой в руках этой приставучей медсестры.

– Не хочет есть, – зачем-то говорит она Алене, кивая на поднос.

– Да? – тонко спрашивает та, покосясь на меня. – Почему?

– Не с той ноги барин встал, – сообщает медсестра.

– А… ясно… – переминается Алёна с ноги на ногу, а потом протягивает руки и забирает у нее поднос. – Можно?

Кошусь на врача, ерзая по матрасу.

Улыбается.

Опустив глаза, Морозова подплывает ко мне и возвращает поднос на раскладной столик, переброшенный через мой живот.

– Что ты тут устроил? – спрашивает, понизив голос.

Поднимает глаза, и я в них тону.

Сжимаю в кулак руку, чтобы убить бешеное желание дотронуться. До ее белых как снег волос. До бархатной кожи на бледной щеке. Я знаю, как ее кожа пахнет. Знаю, какая она на вкус и ощупь. Хочу ее мягкие губы на своих и везде, где она захочет. Я сделаю все, что она захочет.

– Привет… – говорю тихо, глядя на нее исподлобья.

Закусив губу, она скользит глазами по моему лицу.

Я выгляжу максимально хреново. И вижу, как дергается ее рука, будто она хочет до меня дотронуться, но решает этого не делать.

От тоски хочется выть.

– Привет… – отводит от меня взгляд.

Взяв ложку, протягивает мне со словами:

– Ешь.

Подняв глаза, ловлю горящий злорадным ожиданием взгляд медицинской сестры.

Офигенный концерт.

Жую долбаную овсянку, запивая киселем.

Присев, Алёна поднимает с пола одеяло и кладёт его на кровать. Ставит на стол рядом с тарелкой бумажный пакет, от которого пахнет нереально вкусно.

– Валя, – слышу над своей головой. – Готовь капельницу.

Не реагирую, ухватившись глазами за тонкую руку, лежащую рядом с моим бедром.

Отойдя к окну, обнимает себя руками и отворачивается, когда в мою вену загоняют иголку.

– Почувствуете дискомфорт, нажмите кнопку, – брезгливо бросает медсестра, выходя из палаты вслед за хирургом.

Тишина давит на мозги, а кольцо, сжимающее грудь превращается в тиски. И даже не особо внятно соображая, я понимаю, что меня ждет самый сложный разговор во всей моей чертовой жизни.

– Там бульон и… хлеб, – глядя в окно, говорит Алена.

Смотрю на пакет перед собой, чувствуя, как желудок заходится от голода.

Что за, мать его, магия?

Теперь хочу есть. Хочу скорейшей регенерации всего. Хочу встать с этой койки, и поскорее. Хочу засунуть голову Колесова ему в задницу и провернуть пару раз. Но больше всего хочу, чтобы последних двух дней в моей жизни