Алла Осипова - Красное платье Страница 5

Папа мужественно держался все время, подшучивал, подбадривал маму и бабушку. Ночами изучал какие-то мудреные медицинские журналы о рассеянном склерозе и глаукоме, отксерокопированные листочки о йоге, засиживался до утра. Я видела, что ему тяжело. Папа за несколько месяцев как-то съежился, потускнел, постарел, снова стал курить, хотя бросил сигарету сразу после моего рождения. Мой красавец папочка совсем сдал, но упрямо твердил, что вылечит маму, что мы победим ее недуг, чего бы это ни стоило.

Я занималась с репетиторами. Денег в семье стало маловато, ведь работал только папа.

Он был ведущим инженером, но деньги получал небольшие. Подумывал открыть кооператив, как только я немножко поучусь в институте. Мы мечтали, что по моим моделям будем шить красивую, удобную одежду, которая всех вокруг будет радовать. Накопим денег, найдем талантливых ученых, которые будут заниматься проблемой рассеянного склероза, обязательно вылечим маму.

…Праздновать первомайский праздник солидарности трудящихся мы с Леной решили на интернациональном сборе в университете имени Патриса Лумумбы. Там, рядом с метро «Беляево», каждый год студенты организовывали настоящий День солидарности всех стран и народов. На километр тянулись небольшие точки с национальной едой, студенты одевались в народные костюмы, играли на своих традиционных музыкальных инструментах, пели. Вечером проводили общий концерт, а завершалось празднество прекрасным салютом. Все ощущали свою общность. Хотя бы один вечер чувствовали, что все люди — братья и сестры на планете Земля, евреи обнимались с арабами, кубинцы — с американцами. Было впечатление, что вся молодая планета присутствует на празднике. Так было и в этот раз.

Нас встретил хороший приятель Леночки. Его звали Шафик, он приехал из Марокко, и мне показался настоящим сказочным арабом из сказок «Тысяча и одна ночь», красивым и приветливым.

Я нарядилась в ярко-красный русский сарафан и расшитый бисером кокошник. Над этим нарядом трудилась целую неделю по ночам, а ткань моего сарафана была специальной тканью для пионерских галстуков (один метр — сорок копеек). Но это меня совершенно не смутило. Наряд получился что надо! В русском народном наряде никого, кроме меня, не было, и со мной охотно фотографировались все иностранные студенты. Один из студентов, смуглый, с черными длинными волосами, распущенными по плечам, обнял меня, чтобы сфотографироваться, а потом, ласково посмотрев, шепнул: «Те кьеро» — и улыбнулся лучезарной улыбкой. Я удивилась, смутилась и ответила ему на испанском. Тут пришел его черед смутиться. Конечно, он не подозревал, что я знаю испанский. Мы познакомились. Его звали Хорхе-Луис, он приехал из Чили. Коммунист, учился на пятом курсе химического факультета. Он был безумно похож на Гойко Митича, только молодой и веселый. Мы начали говорить по-испански. Оказалось, что Хорхе-Луис тоже любит Гарсиа Лорку. Он вытащил меня из толпы, и мы встали под крону весенней березы с нежными, недавно распустившимися листочками. Он внимательно посмотрел на меня, взял мою руку и, вглядываясь мне в глаза, прочитал Лорку:

Maria del ReposoTe vuelvo a encontrar.Aquel guante de luna que olvide,donde esta?Viva la rosa en su rosal![2]

Весь день мы ходили вместе, взявшись за руки, по всем интернациональным точкам, и Хорхе знакомил меня со своими друзьями.

Когда начался салют на площади, как-то совершенно естественно мы поцеловались. По-взрослому. Это был мой первый поцелуй.

Хорхе-Луис поехал провожать меня, с этого времени мы стали неразлучны. Я сразу познакомила его со своей семьей. Самое главное — он очень понравился бабушке. Она у меня — коммунист, поэтому они с Хорхе с жаром обсуждала все, что было связано с борьбой коммунистов во всем мире. Хорхе-Луис проявлял к бабушке настоящий интерес, расспрашивая ее о Сталине, о Великой Отечественной войне, о том времени, когда она была депутатом местного совета, потом они обсуждали политику Горбачева, перестройку и все события, происходящие в мире. Сам Хорхе рассказывал о Сальвадоре Альенде, о Фиделе Кастро и Че Геваре, которых боготворил. Бабушка повеселела, приободрилась, казалось, даже стала лучше видеть. Последнее время с ней все разговаривали только о болезнях, формально и незаинтересованно, а тут вдруг — настоящий компаньеро!

Хорхе-Луис договорился с самым лучшим невропатологом кафедры нервных болезней института Патриса Лумумбы — Евгением Сергеевичем Вельховером — посмотреть мою маму. Профессор провел маме иридодиагностику, наклеил какие-то полосочки с микроэлементами и дал целый список лекарственных трав для изменения кислотно-щелочного равновесия в организме. Маме стало лучше, и мы все приободрились. Папа подружился с Хорхе-Луисом на почве любви к машинам, они часами обсуждали отличия и преимущества каких-то моторов и движков.

Родители совершенно спокойно отпускали меня на все мероприятия с Хорхе, он занимался со мной химией и математикой. Меньше чем через месяц у нас начались взрослые отношения. Я чувствовала себя Джульеттой рядом с пылким латиноамериканским Ромео.

…В те дни я усердно готовилась к экзаменам, до них оставалась неделя. И вдруг — папа не пришел ночевать домой. Мы обзвонили знакомых, милицию, морги. На третий день мы его нашли. Он умер внезапно, от тромбоэмболии легочной артерии, совсем рядом со своим «почтовым ящиком», возвращаясь вечером с работы. По всей видимости, папа довольно долго пролежал на улице, наверное, его принимали за пьяного. Я очень долго не могла поверить, что папа умер, даже когда увидела его лежащим в гробу. Мне казалось, мой папа-шутник сейчас вдруг встанет из гроба и скажет: «Опля! Здорово я вас разыграл! Зато все собрались на мои похороны, а то никак всех вместе не соберешь в гости». Папа лежал в гробу такой родной и чужой одновременно.

Моего прекрасного, веселого папу поглотила страшная дверь крематория.

Я тоже не жила, только бесцельно слонялась по дому, натыкалась на плачущих бабушку и маму. Вдруг какая-то сила заставила меня открыть наугад томик моего любимого Гарсиа Лорки. Там я прочитала:

Si muero,dejad el balcón abierto.

El niño come naranjas.(Desde mi balcón lo veo.)

El segador siega el trigo.(Desde mi balcón lo siento.)[3]

Я открыла балкон настежь. Теплый ветер обнял меня со всех сторон. Казалось, мой любимый папочка попрощался со мной. Я явственно почувствовала его присутствие, сердце щемило, но в этой боли была нотка успокоения. Разлука с папой только временна, мы обязательно встретимся там, где всегда весна… Папа прощался со мной через испанского поэта, через теплый ветер, через пение птиц в кронах деревьев… Все смешалось в моей душе: боль потери, любовь к Хорхе, тревожные предчувствия, глубокая страсть к испанскому языку и щемящее предчувствие чего-то тайного, что еще не дано было понять.