Рене Депестр - Аллилуйя женщине-цветку Страница 5

Лаская ее, я все больше чувствовал ее как совершенно мою. Она тоже полуоткрытыми губами касалась моих плеч, торса, живота и всего тела — решительно всего. Я целовал ее ноги, икры, бедра, лобок и округло-упругие ягодицы, которые пульсировали, как маяк с двумя светильниками. Каждая из ее грудей открывала, при моем прикосновении, целый миниатюрный мир, свидетельствующий о большом сказочном мире всей Зазы. Вдруг я яростно возжаждал свежих гормонов ее красоты, ища их в самом источнике. Там тоже все вздрагивало и вибрировало, как плод, наполняющийся соком. И я вкушал от этого плода, шелковистого, влажного, бездонного. То была модель ее красивых и сильных губ, высоко поднятых скул, то был ее второй лик, выражающий собой нерушимую краску, радость гармонии и грации. Мы снова слились в затяжном поцелуе, а там, там мы тоже утонули друг в друге. Несколько раз в течение ночи мы доходили до вершин экстаза, сваливаясь оттуда, как в пропасть, и снова поднимаясь.

Едва забрезжил рассвет, нам взбрелось нагишом бежать на пляж. Мы добежали до подножия скал, и в нас опять кипела кровь. Мы покатились по влажному песку до самых волн, и там, в волнах, чтобы достойно завершить нашу бесподобную ночь, мы снова потребовали от жизни ее соли, ее планктона, ее пенистых прибоев, ее самых потайных орудий и механизмов. Наше морское соитие приобщило нас ко всем ритмам природы, многим из которых даже нет названия. До Адама и Евы возник этот космический порыв, достиг Зазы и меня и, утомленный, затих в свежести раннего утра.

Мы вернулись на ферму как триумфаторы. Наша усталость выражалась в звонком смехе. Мы были рады всему содеянному, рады, что живем Божьей милостью в этот воскресный день, который раскрывал нам свои радушные гаитянские объятия. Мы проспали до полудня и проснулись свежие и голодные. И немедля принялись за завтрак, любезно приготовленный Лодреном: жареный цыпленок с перцем, сырые бананы, рыбные оладьи, печеный батат, салат из баклажанов и помидоров, рис с красной фасолью, кокосовым молоком и кусочками просоленной говядины, нарезанные ананасы и арбуз и наконец горный пунш, достойный нашей головокружительной ночи.

Стол был сервирован на веранде. С залива дул уже напоенный дневным жаром бриз, но белая юбочка Зазы как бы освежала послеполуденную духоту. Завтракали молча, онемев от восхищения. Я поднял голову от тарелки и увидел отблески прошедшей ночи в глазах моей возлюбленной, искрящихся золотинками. Я помог ей вымыть посуду, и мы пошли прогуляться.

Море плело километры кружев, а временами глубинная волна поднимала целый букет пены. Заза шла по тропинке впереди меня. Видя ее чувственные волнообразные движения, я испытывал исступленную ярость ко всем тем святошам, которые хулят тело женщины. В каких могилах гниют теперь эти пророки, запятнавшие себя впустую извергшимся семенем, выдумавшие, будто женские прелести ведут к заблуждениям и злу. Я взорвал бы динамитом надгробья этих мстительных и диких обвинителей, которые веками старались отделить ритмы женского тела от ритмов времен года, деревьев, ветра, дождя, моря. Видя, как идет Заза, колыша под солнцем волны чувственности, округлая, как плод, с попочкой, тоже круглой, как наша добрая земля, просящая, чтобы ее возделали, я размышлял об ужасе и отвращении, внушаемых всеми душеспасительными религиями по поводу половых признаков и принадлежностей женщины.

Разве в большинстве языков мира не прибегают к самым гнусным словам для обозначения женских гениталий? Повсюду подбираются гнуснейшие слова и выражения, чтобы оскорбить, опозорить священные части тела. Этими частями называют людей, целиком, с головы до пят, желая их унизить. Заза все шла и шла, а я гнал, выковыривал ножом из моей жизни злобные и тошнотворные мифы, в которых отбрасывается во тьму и оскорбляется женщина, в которых ее интимные места изображаются как обесценивающие и опошляющие человеческие отношения.

Мы вышли к скалистому спуску, к кокосовой роще. Отсюда был виден весь жакмельский залив.

— Сядем здесь, — сказала Заза, облюбовав один из стволов.

Мы уселись бок о бок. Ни облачка на небе, ни ряби на море, ни трещинки в жизни Зазы, как мне тогда казалось. Вдали застыли рыбацкие лодки. Только стайки птиц — единственное движение между небом и морем. Нашим воспоминаниям было уютно, как будет уютно чайкам в их гнездах вечером. Мы были исполнены к ним, воспоминаниям, огромного доверия, сравнимого с огромностью самого залива. Наше молчание не было пустотой: оно обладало качеством, свойством того, что мы делали в прошлую ночь, и того, что нас еще ждет.

Море медленно угасало, поглощая своей тьмой лодки, скалы, небо, кокосовые пальмы, нас. Зажглась первая звезда, за ней тысячи других. Мы вернулись в бунгало, наскоро попили козьего молока, поели фруктов. И сразу бросились в постель, не погасив света. Обнаженной Зазе, открытой, как сам свет, я рассказал, о чем я думал, когда она шла по тропинке впереди меня. Без всякого стыда, с царственной простотой она развела ноги, чтобы я воспел свежей страстью моих шестнадцати лет славу ее пола.

Аллилуйя тебе, мощно, мажорно пульсирующая жизнь!

Аллилуйя твоему трепетному терпению, радостному затаиванию в ночи — в ночи, проходящей под знаком женщины! Приветствую тебя и показываю всему миру, чтобы он почитал тебя. Из любви к тебе я готов пройти пустыни и дикие леса, взойти на костер, сесть на электрический стул, войти в камеру пыток. Я рассажу ветвистые деревья твоего мятежа на всех улицах и площадях, чтобы под сенью их обрели новую веру те, кто видит в тебе геометрию мрака.

Ты не звезда и не запретный плод, ведущий и ломающий нашу судьбу. Ты не гробница, не гибкая топь, не источник печалей и потерь. Я не пророк твой, не раб, не господин твой, я очарованный путник, переживший тебя в себе и возглашающий, что твои ритмы и вибрации подчиняются тем же самым законам, которые поднимают бури, чередуют ночи и дни, заставляют луну, звезды, дожди и снега обещать и давать людям все плоды, произрастающие на земле.

Ты, только ты поддерживаешь единство и неотъемлемость жизни вопреки всем превратностям и предрассудкам, в которых прозябают и погрязают столь многие рожденные на свет.

Наша связь длилась целых два года. Мы всегда устраивали так, чтобы оказаться вместе в горах в конце каждой недели. Моя учеба совсем от этого не страдала, а наоборот, как бы обрела крылья, что совершенно успокаивало моих родителей. В те дни, когда нас сопровождала бабушка, я спал на веранде на раскладушке. У бабушки после несчастного случая парализовало ногу, и она не могла ходить по тропинке на пляж. Так что мы с Зазой предавались любви или прямо в морс, или среди скал, где полно укромных мест.