Надин Арсени - Миленький ты мой... Страница 5

Раньше, в лагере и во время их отчаянного бегства, Тане не приходили в голову мысли о том, какую глубокую пропасть проложила вся их предшествовавшая жизнь между нею — российской сиротой из глубокой провинции и Марселем — блестяще образованным французским аристократом. Не только осмыслив это, но и прочувствовав всем своим нутром, она поневоле задумалась о том, что будет дальше, если вопреки всему им все же удастся вырваться из этой, проклятой Богом, страны. Она четко осознавала, что ей не было места в обычной жизни Марселя. Ее представления о ней складывались из его рассказов, прочитанных книг, взятых в детдомовской библиотеке, и трофейных фильмов, наводнивших после войны экраны российских кинотеатров. Трезвость суждений и заниженная самооценка, привитые ей тяжелым безрадостным детством, не давали ей забыться и помечтать, представляя себя на месте изысканных кинокрасавиц. Тем не менее, Таня отдавала себе отчет в том, что без нее Марселю никак не дойти до намеченной цели, — он совершенно не был приспособлен к местным условиям, точно так же как Таня — к суете и привычкам парижского высшего общества.

Меж тем дни шли за днями; весеннее солнце растопило лед и просушило землю, — пора было подумать о том, чтобы отправиться в дальнейший путь. Марселю и Тане не хотелось даже вспоминать об этом, — призрачное ощущение безопасности и независимости от враждебного внешнего мира прочно удерживало их на месте. Они боялись нарушить обретенный ими покой, давший расцвести в полной мере их страсти, нежности, упоенности друг другом. Их любовь не требовала словесного выражения, они общались друг с другом языком жестов, взглядов, прикосновений. Их неудержимо влекло друг к другу, потребность физически ощущать любимое, единственно близкое существо постоянно усиливалась, подобно пристрастию наркомана к морфию или гашишу.

Тридцатишестилетний Марсель прожил до злополучного вечера в майском Берлине значительный кусок своей жизни, которая отнюдь не была жизнью монаха. К тридцати годам он считал, что ему известно все о сложном механизме, называемом отношениями между мужчиной и женщиной.

Многочисленные любовные связи, краткие и продолжительные, безмятежно-радостные и изматывающе-страстные наделили его столь обширным чувственным опытом, что он уже не ждал от судьбы никаких сюрпризов. Весь последний год его вольного существования был связан с Франсуаз — его бывшей сокурсницей и дочерью старинных друзей его отца. Они были почти ровесниками, оба достаточно устали от суматохи и излишнего разнообразия в личной жизни. Чувство юмора, граничившее с горькой иронией у Марселя, почти с цинизмом — у Франсуаз, делало их общение легким и нескучным. Им было хорошо вместе и в постели, и вне ее. Хотя Марсель и не заговаривал о женитьбе, заранее зная, что подобная тема вызовет всплеск остроумия Франсуаз, постоянно скрывавшей под маской напускного цинизма собственную ранимость и подспудную неуверенность в себе, тем не менее оба прекрасно понимали, что их окончательное воссоединение неизбежно, и эта перспектива вполне устраивала обоих.

Теперь же, встретившись с Таней, Марсель испытывал доселе неизвестное ему ощущение полного слияния с любимым существом, гармонии, абсолютной неотделимости от него, подобно тому, как сама Таня была неразрывно связана с окружавшей их северной природой. Сами того не замечая, они постоянно учили друг друга: опытный и зрелый Марсель совсем еще юную Таню — искусству наслаждаться любовью и дарить радость партнеру, она его — непосредственности и свежести восприятия каждого жеста и ласки любимого человека. Податливость и мягкая страстность еще не вполне оформившегося Таниного тела пленяла, Марселя; чем больше он был вместе с нею, тем больше желал ее.

5

Старик приболел, и Марсель с Таней сами с утра отправились в лес проверить расставленные им накануне силки. Они не спеша брели по едва заметной тропинке. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь темные кроны сосен, ласкали их лица, густой аромат разогретой хвои опьянял, будоражил кровь, замедлял и без того неспешное течение мыслей. Они поднялись на пригорок, и Марсель, сбросив с себя телогрейку, кинул ее у подножия сосны. Он лег на спину и молча протянул руки к Тане. Она блаженно вытянулась рядом с ним, положив голову ему на плечо. Впитывая в себя тепло неяркого северного солнца, они боялись пошевелиться, словно малейшее неосторожное движение могло вспугнуть робкие ласковые лучи.

— В Париже сейчас каштаны цветут… — прошептал он.

— Какие они — каштаны? — откликнулась Таня.

— Большие и сильные деревья. У них огромные листья, похожие на широкую мужскую ладонь, совсем не такую как моя…

Таня прижала руку Марселя к своей щеке, погладила длинные тонкие пальцы и улыбнулась.

…Бело-розовые цветы пропитывают парижские улицы сладким ароматом, а осенью и зимой, после того, как созреют плоды в глянцевых коричневых шкурках, на каждом углу выставляют жаровни и продают кульки с горячими сладковатыми каштанами. Мы с тобой будем их покупать и есть прямо на улице… А вообще, я тут же уволю кухарку и буду заставлять тебя каждый день готовить мне борщ! Марсель тихонько рассмеялся и притянул к себе притихшую Таню. Ее глаза были закрыты; Марсель жадно припадал губами к ее губам, рука его скользнула под Танин свитер, податливое тепло нежной кожи передалось ему, и он с острым наслаждением ощутил, как оно сильными толчками разлилось по всему его телу. Контраст шелковистой мягкости ее груди и твердости соска обдал его горячечным жаром. Марсель прикрыл глаза, взмыл на гребне теплой волны, вздымавшей их все выше к ясному небу и с высот низринувшей вниз, захлестнув и перекрыв прерывистое дыхание Марселя и болезненно-сладострастный всхлип Тани.

Они не знали, как долго лежали молча и расслабленно, не думая ни о чем, впитывая скупое тепло неяркого солнца и нагретой земли.

Механический стрекот разорвал тишину, он доносился откуда-то сверху.

— Вертолет! — вскрикнула Таня. Они вскочили, схватившись за руки и инстинктивно стремясь с открытого места вглубь леса, под неверное прикрытие сосновых крон. Они бежали к дому, а железное чудище неумолимо гналось за ними. Оно пророкотало над их пригнувшимися головами загнанных зверей и, едва не касаясь брюхом верхушек деревьев, зависло над полянкой, посреди которой стояла вросшая в землю лесная избушка.

Таня всей тяжестью повисла на руке Марселя, слепо несшегося навстречу неминуемой гибели. Они остановились за деревьями, тяжело дыша, не отрывая глаз от рокотавшего над поляной вертолета. Он коснулся земли, подняв в воздух охапки бурых прошлогодних листьев, с металлическим лязгом открылась дверь и, как горошины из стручка, на лесную поляну вывалились трое людей в защитной форме, вслед за ними устремилась вниз черно-серая овчарка в наморднике.