Многогранник - Lizzy Pustosh Страница 18

отборного красного шёлка; он шёл и не замечал даже скульптур, коими некогда ещё любовался. Взять учебники, портфель, записной экран, ставший неотъемлемой частью его работы над собой, и одну проектирующую символы ручку – это то единственное, что интересовало его сейчас. Никаких друзей, никаких развлечений, никаких проступков – исключительно образование, исключительно оттачивание мастерства. Что было ранее – сущая безделица, что происходит сейчас – не имеющий значения момент его никчёмный жизни, который приходится преодолевать, но будущее казалось ему именно тем лучшим вариантом существования, кое прочили ему окружающие прокрастианцы.

Да, именно так думал Амос Эбейсс, приближаясь к комнате №223, и как же он ошибался!

– О, ты вернулся! Мы так рады, – восклицал встретивший его с распростертыми объятиями Раф.

– Здравствуй, Серафим, не стоит: я тороплюсь, – спокойно отвечал Амос, уклонившись от прикосновений мальчика.

– Амос? – Ренат вышел из гардеробной в то мгновение, когда юный Эбейсс, уже быстро собравшись, направлялся к выходу.

– И ты Ренат, здравствуй, и до свидания, – сказал Амос и вышел прочь, оставив ребят в удивлении.

Он отправился на занятия, после – на тренировки, ни с кем не заводил разговоров, только слушал и записывал, старался не наткнуться случайно на первый курс и успешно вернулся к вечеру назад, в корпус, молча переоделся, сделал уроки, предварительно включив на письменном столе шумоизоляционный слой, и лёг спать. Завтра повторилось все тоже самое. И послезавтра, и через месяц, и через три. Амос учился, ел, спал, и все по кругу. Коротко отвечал на вопросы соседей, а когда же они говорили, что Мишель интересуется его состоянием, он вовсе уходил в отдельное крыло, где каждому учащемуся выделялась небольшая комнатка для уединенных занятий, если же в своём корпусе были какие-либо неудобства. Отчего так происходило, никто толком не понимал, возможно, даже сам Амос. Остыв, он много думал, много ходил, но не говорил: одна мысль о том, что тишина разрушиться, раздражала его, и он просто проживал день за днем, заполняя время книгами. Никто не понимал его поведения, но один человек все же догадывался.

Ещё с того дня, как Мишель встретила Амоса в лесу, она считала его своим другом, непутевым и неумелым, но другом. И в тот момент, когда ее друг отправился в заключение на несколько недель, а она сама получила лишь предупреждение, Мишель поняла, насколько ей жаль этого мальчика и как ей жаль, во что его превращают! Будь она постарше, возможно, ей бы удалось вызволить Амоса прошением в приёмную комиссию, регулировавшую дела о наказаниях учащихся, но – нет, Мишель была ещё слишком мала, чтобы хоть кто-то дал ей возможность решать взрослые вопросы. Она поняла, что ждать будет разумнее всего, а после – поговорит с мальчиком. Ей хотелось верить, что не так ужасна та система, в которую её и его вогнали, но вновь – нет: система оказалось именно такой, какой её описывал отец Мишель, равнодушной и выжимающей все соки. Она поняла это ещё в то утро, когда Амос ритмично шагал в свой корпус, увидев, что для него исчезло что-то важное, увидев, как он безразличен к красоте.

В течение трех месяцев Мишель узнавала о его настроении и самочувствии от Рафа и Рената, с которыми успела подружиться, и была крайне рада, когда ей сказали, что он, Амос, порой застывает у окна и смотрит на главную площадь, вроде как, слегка улыбаясь, в последние дни. «А может, я ошибалась, делая выводы о нем…» – подумала Мишель, когда ребята сообщили ей эту новость.

В тот вечер стоял сильный мороз, и все вокруг покрылось снегом.

Ближе к полуночи, выбившись из последних сил после многочасового прочтения двух томов о Высшей управленческой деятельности и мониторингу, Амос медленно вышел из комнаты-одиночки и, слегка покачиваясь, направился в свой корпус. Было темно. Кое-где освещали коридоры зажженные лампады. По стене перебегали тени от качавшихся кустарников. Стояла мертвая тишина, и Амос остановился вместе с ней, глядя на занесенные белой пеленой поля.

– Этот мир красив, – быстро проговорил девичий голос.

– А-а-а! – Амос испуганно отскочил от подоконника и обернулся в ту сторону, откуда исходил звук; там стояла тепло одетая Мишель. – Мишель! – наполовину гневно, наполовину растерянно крикнул мальчик. – Что?.. Как?..

– Ах, Амми, к чему одни и те же вопросы? Ты же сам знаешь, если я захочу с тобой встретиться, я обязательно найду способ, – она говорила тихо, но звонко, все также искренне улыбаясь. – Нам нужно прогуляться, прошу за мной, – девочка направилась вдоль по коридору, но Амос не пошёл за ней.

– Я имею желание отклонить ваше прошение, потому, пользуясь случаем, удаляюсь к себе в корпус, – он оправил костюм, взял свой упавший при испуге дипломат и торопливо обогнул Мишель, собираясь свернуть за угол, но девочка остановила его.

– Прекрати от меня бегать! – крикнула она, чтобы точно привлечь его внимание. – Ты поступаешь опрометчиво и глупо!

Амос остановился, повернулся и быстрыми шагом направился к ней.

– А ты, считая себя самой умной, думаешь, что все понимаешь, но это не так! – обозленно шипел он. – Ты и понятия не имеешь, каково мне! Так что не мешай. Не порть мне жизнь. Просто уходи и больше не приходи ко мне никогда.

– Никогда, значит? – робко переспросила она.

– Никогда.

– Ты… – Мишель раздосадовано покачала головой. – Амос, ты не заложник их влияния. Ты не должен закрываться от меня, от ребят. Ты можешь поговорить с нами, если тебя что-то тревожит. Говорить – значит взаимодействовать, а это – крайне важно, – девочка попыталась подойти к нему, но Амос оттолкнул ее.

– Прекрати! Прекрати вуалировать! – закричал он. – Я не… Да к черту! Я не понимаю, что ты говоришь, не понимаю, – мальчик остановился, присел у стены, и у него покатились слезы из глаз. – Я уже ничего не понимаю… Ты! – он тыкнул в неё указательным пальцем. – Ты вечно придёшь, вечно испортишь мою обычную жизнь. Зачем?! Зачем ты рушишь то, к чему я так упорно привыкаю? Из-за тебя я не понимаю, я не понимаю, что истинно, а что ложно, я не понимаю, что должен делать, а что – нет. Мне никто об это не рассказал! Ни единая душа не рассказала мне о том, как я должен жить и во что я должен верить… Вот кому я должен верить, Мишель? Я не понимаю! Они учили меня куче ненужных языков, дисциплин, но не учили тому, как я должен жить, как я должен заводить друзей, что я должен говорить им, как помогать, чем помогать… Они учили и учат меня контролю над другими, но не учат, как я должен контролировать себя, как вести, как сдерживать все то, что может ранить других людей… Я уже ничего