Снежная стая (СИ) - Ремезова Любовь Страница 19

Путь его лежал, по-перву, до знакомого озера, от него — куда след поднятый выведет. Потом надо бы поискать, что тут гости дорогие наворотили. А после — можно и владения свои обойти, обозреть — не завелся ли где нахальный чужак? Не посмел ли оставить меток в здешних угодьях какой-нить пришлый зверь?

Снежный волк, вожак потусторонней зимней стаи, трусил сквозь свои охотничьи владения по своим делам, то рассыпаясь снежной поземкой, то собираясь вновь в матерого волчару. То становился бесплотным, что твой призрак и скользил сквозь Лес белой тенью, а то обретал плоть, вес и материальность — и позади него оставалась отчетливая цепочка когтистых следов размером мало не с ладонь. И сызнова снег позаду него взлетал в воздух, кружился маленькими вихрями, и оседал на потревоженные сугробы, укрывая, что в Лес снова возвратился хозяин снежной стаи…

Шагом, бегом, скоком. То поземкой, то зверем. То уносясь вперед, обгоняя ветер — а то принимаясь валяться в снегу, кувыркаться, гоняясь за хвостом…

Лесное озеро взялось льдом — тонким, ненадежным.

Вожак сделал махонький шаг вперед. Ледок отозвался потрескиванием. Волк отступил, сел, уложив вокруг лап пышный хвост. Посмотрел с любопытством — уши встали торчком, впритирку друг к другу, голова склонилась набок и белый язык свесился из белой пасти.

Занятно как.

Волк облизнулся. Посидев, встал, пробежался вдоль берега, то и дело останавливаясь, царапая ледок когтистой лапой, возбужденно топчась и обмахивая бока хвостом-поленом. Проверяя на прочность гладкую поверхность — все едино, ненадежную. Зверю, в общем-то, и вовсе не нужен был этот лед, и на середину озера ему тоже не нужно было, он сюда за иным пришел, но скользкий, слабый покров манил, звал поиграть да силами помериться — кто ловчее, а до метели еще оставалось сколько-то времени, и волк, весь бесснежный год скучавший без озорства да проказ, не устоял. Шагнул на озерный неверный лед. Тот упруго прогнулся, но удержал тяжесть. Снежный волк, что без труда мог бы перемахнуть это озерцо одним скачком, кабы как следует разогнался, а то и вовсе, прошелестеть над ним снежным порывом, шуршащей поземкой, шел осторожно, медленно переставляя длинные жилистые ноги и растопыривая вовсю пальцы широких лап. Лед угрожающе потрескивал, но держал. Волк трусливо прижимал уши, прятал хвост — но шагал.

Ущербная луна жадно глядела с небес, высовывая любопытные рога в прорехи снежных туч.

Лед раздался в стороны неожиданно. Просто в единый миг внутренний треск стал обычным, всем слышимым, волчьи лапы разъехались в стороны, и волк с негодующим визгом ушел в воду, а темная вода схлестнулась над ним со злорадным плеском. Луна нетерпеливо вынырнула из-за туч целиком, и Седой Лес притих, ожидая — что ж дальше?

Снег на берегу взвился в воздух и осыпался, оставив стоять на пустом до того месте здоровенного, с полугодовалого телка ростом, белого волка. Он возмущенно встряхнулся — с роскошной шубы во все стороны сыпанули легкие искристые снежинки — оскорблено повернулся к воде хвостом, и независимо потрусил к тому месту где поздней осенью, в последние бесснежные деньки, две девки рдест пронзеннолистый промышляли. Ну его, этот лед. Все равно, ничего интересного там отродясь не бывало…

Вот оно, старое кострище. Зверь носом разворошил снег над стылой золой, холодные уголья да пепел еще хранили слабый запах костра. Волк в охотку обнюхал кострище, поваленное толстенное бревно, сочащийся ключевой водой рубеж у кромки льда, и, вздохнув, встряхнулся, стряхивая игривый настрой и берясь за ум.

Так, во-о-он там он-человек был, когда недоброе учуял. А ветер тогда дул… Волк повертелся, оглядываясь да припоминая, об какую сторону света тогда глядел, да что видал. Ага, вон — старый дуб тогда на глаза попал, да крутой бережок обзор заслонял.

Разобравшись, волк тщательно, дотошно обнюхал берег, ничего не нанюхал, как того и следовало ожидать, и потрусил рысью, снуя челноком поперек того направления, откуда на него-человека волшбу принесло. Отдаляясь от озера и все расширяя дугу, бережливой, ходкой рысью, что сохраняет силы, но пожирает версты. Рано аль поздно, но вожак нежной таи ожидал набрести на того, кто вздумал на него петлю сплести. А уж как набредет — тут и померятся, у кого клыки острее, да шкура прочнее…

Луна, узревшая, что любопытного более не дождется — что она, снежного волка на охоте не видала, что ли, — снова нырнула за полог тяжелых, рыхлых туч, а вскоре и вовсе на рассвет повернула.

Волк мерно трусил в одному ему ведомом направлении.

Тот, кто затеял поохотится на его стаю был осторожен да умел¸ ловко пряча что свои следы, что собственную силу, но и волк, ещё не утративший человечьей части своей натуры, не печалился. Уж всяко не разминуться стае с супостатом, коль по их душу он в Седой Лес явился. Ну а коль не разминутся…

Приживалка четы лесовиковских трактирщиков, Нежана, человек, незамужняя девица двадцати пяти лет от роду, не сомневалась — она и беспамятная глотку вырвет всякому, кто на нее, волка ли, человека ли, привязь вздевать вздумает.

Занимавшийся над Седым Лесом рассвет застал снежного зверя далеконько от Лесовиков, как бы и не в цельном дне пешего пути. Не сумев взять след, тот неспешно и вдумчиво рысил по снежной целине, обходя свои владения вкруг. Человек — не снежная нежить, он в зимнем лесу, без движения затаившись, не выживет…

Яринка привыкло вставать рано. Хоть ей, лекарке, хозяйство проведывать, скот обихаживать, нужды и не было, содержали ее сельчане вскладчину, дел у ней всякий день было невпроворот. А нынче она и вовсе до свету поднялась, гостя дорогого дожидаясь.

Чисто вымела избу. Придирчиво оглядела углы — не притаилось ли где злокозненной паутины? Не попадется ли на глаза пыль, порочащая ее, хозяйки, доброе имя? До светлого дерева выскоблила столешницу.

Убедившись, что дом ее чист да опрятен, и самое себя привела в порядок. А приготовившись, разложила на столе жир гусиный, да травы нужные, да пест дубовый, ступку — взялась мазь от обморожений делать. Вот-вот грянут холода, встанет льдом Быстринка. Побегут на речку детишки-неслухи, потянутся подростки да старики на подледные ловы. Зачастят в Седой Лес охотники — пушного зверя бить. И пускай здесь почитай в каждом доме умеют приготовить доброе снадобье, что поможет отогреть руки-ноги, возвратить в них ток крови, но и ей запас иметь потребно. Мало ли что.

Яринка ждала. Дивный пообещался явиться с самого утра — и ей очень уж хотелось увидеть досаду на тонкой породистой роже, когда тот поймет, сельская ведунья, знахарка темная, его, эльфа вельми мудрого, и в этот раз провести сподобилась.

Остроухий явился не с рассветом, а даже чуть поранее — с предчувствием рассвета. Постучал в дверь, дождался лекаркиного окрика «Не заперто» и вошел. Блюдя вежество, в дому первым делом поклонился хозяйке, а затем и красному углу с божницею, уважив хозяйских богов и чтимых предков. Яринка же, хоть и поднялась со скамьи, приветствуя гостя, и даже поклонилась в ответ, но приветливости являть не стала. Решила — излишне. Это Дивный, коль охота, пусть притворяется, а ей, честной лекарке, лицемерить не пристало.

И эльф то понял. Впился в хмурое лицо хищным взглядом. Не высмотрел ничего, и проговорил:

— Лекарка Ярина Веденеевна из селища Лесовики. Границы Эльфийского Леса неприкосновенны, и нарушение их должно быть наказано. Все, что живет под сенью Леса — находится под защитой его. На страже интересов его стою здесь я, Аладариэль Сапсан из дома Текучей Ивы.

Яринка с каменным лицом это выслушала. Ишь ты, как заговорил. Видать, и впрямь задела Аладариэля Сапсана из дома Текучей Ивы выходка деревенской травницы, коли он речи такие повел. Пока не обратится Дивный к имени своего Леса — еще можно понадеяться, что делу ход не будет дан. Бывало, что и остроухих воинов уломать сподабливались да на жалость взять. А теперича — все, не от себя он говорит, от имени своего народа, и слабины уж не даст.