Волчья дикость - Ульяна Соболева Страница 23

неведомой силой, влекомый каким-то адским гипнозом, который буквально вытягивал из меня все нервы. Я хотел ее увидеть. По-наркомански, дико, невыносимо хотел. Не смог удержаться. Посмотрю через решетку и даже не войду. Просто издалека. Спустился по ступенькам. Бесшумно, не издавая ни звука. Зная, как сейчас светятся в темноте мои глаза, как зверь дышит ею, как он идет на ее запах, не выдерживая больше разлуки. Истосковавшийся, больной и раненый предательством зверь, готовый наступить себе на горло только ради того, чтобы просто втянуть ее запах еще раз.

Хотел, чтоб не заметила… не вышло. Вскочила с кровати и бросилась к решетке, обхватывая ее пальцами. Молчит и смотрит. В глаза. И я барахтаюсь как утопленник на дне ее голубых океанов с камнем на шее весом в мою одержимость этой женщиной. Что я здесь делаю…я должен уйти, я должен бежать к чертовой матери отсюда. Найти новую фаворитку, сотни новых фавориток.

«Жалкий…какой же ты жалкий, ваше императорское, какой же ты презренный. Никаких новых фавориток, потому что ты с ними ничего не чувствуешь. Ты часами долбишься в их тела, ты рвешь их плоть и пьешь их кровь и уходишь голодный и бешеный в свое логово…»

Развернулся чтобы уйти и вдруг услыхал ее тихий, нежный голос.

— Вахид…не уходи…

Резкий поворот головы, и я сам не знаю, как стою у сетки, как стискиваю ее пальцы, сжимающие прутья решетки. Меня пронизывает током, острыми иглами и мне кажется я почти забыл каково это прикасаться к ее коже. И вздрагивать от звука голоса. И мне не верится, что я чувствую, как она умоляет, чувствую, как зовет меня, как манит к себе. Только мое имя, только тихая просьба и у меня в горле торчит камень, ком, который я не могу проглотить. И в моем имени, произнесенном ее губами… в нем нет предательства, нет нотки лжи, которую я ищу и не нахожу.

Между нами тишина и биение наших сердец, между нами тоскливый набат иссушающей жажды. И я слышу каждый удар ее сердца. Зверь слышит и пока он слышит монстр прячет когти и клыки, он бессилен перед зверем.

Развел в стороны прутья решетки и вошел в камеру одним шагом, дернул к себе за воротник робы, приподнимая и всматриваясь в ее бледное лицо, настолько красивое, что у меня дрожит каждый мускул, меня слепит от ее красоты и кажется, что она стала еще прекраснее. Я полетел в пропасть ее глаз. Полетел камнем, не расправляя крылья. И я не хочу останавливаться.

Рванул корсаж до самого пояса, так что пуговицы выстрелили в разные стороны. Захрипел, увидев ее грудь, сжал двумя руками.

— Скажи…, - требовательно, наклоняясь к самым губам, но не целуя.

— Вахид…, - словно понимая, что я так хочу слышать.

Вцепился в ее рот голодным поцелуем, впился как голодный нищий, как задыхающийся без кислорода астматик, как свихнувшийся наркоман. Языком сплетаясь с ее языком, глотая тяжелое дыхание, продолжая сжимать грудь, мять ее, растирать ладонями.

— Скажиии…!

* * *

Мне кажется, что я слышу, как бьется мое собственное сердце, как оно выстреливает бешеными ударами прямо в горле. Сильно и хаотично. И я лечу вместе с ним в пропасть. Какими властными и жадными могут быть его руки, вызывающими голод и наслаждение. И каждый раз, когда касается дух захватывает, каждый раз когда трогает пальцами слепит огнем и искры обжигают кожу. Я помню как эти руки причиняли боль, помню как рвали на части…но и помню как эти руки любили мое тело, как ласкали его и дарили нежность.

— Скажиии…, - требует-просит, и, мне кажется, сама себе не верю, что мы сейчас стоим здесь в объятиях друг друга и он касается моего тела. Вахид смотрит мне в лицо, он впивается взглядом в меня, он впитывается мне под кожу и это отчаяние между нами, эта необратимость, эта мимолетная одержимость-перемирие когда оба устали от войны, но она все равно разрывает взрывами наши тела и наши души. Мы враги… я его враг. Он ненавидит меня за то, чего я не совершала, он приговорил и казнил… и теперь с каким-то тоскливым голодом жмет меня к себе, ласкает грудь, впивается в мом губы.

— Зачем ты…зачем? — хрипло шепчет мне в рот и гладит тянет мои волосы, стискивает спину, заставляя выгнуться и подставить второй ладони грудь.

— Скучала по тебе…

— Убивал тебя!

— Скучала все равно…любила…руки твои, губы любила…

Сжимает волосы, тащит голову назад и вверх, заставляя стать на носочки.

— ЛюбиЛА?

— Люблю… — шепчу и ищу его губы. Сама набрасываюсь на них поцелуями укусами, поцелуями ударами. Если бы можно было убить целуя — мы бы были уже оба мертвыми. Выгибаюсь от касания пальцев к вытянувшемуся, отвердевшему соску, хватаясь обеими руками за его мягкие черные волосы и притягивая к себе.

— Пожалуйста…и ты люби. Сегодня. Прошу!

Мои дрожащие губы льнут к его колючим щекам, трогают лоб, глаза, скулы, виски, подбородок, шею. Я пожираю его, сама адски голодная. Как будто в последний раз.

* * *

Оттащил от себя, удерживая на вытянутой руке, чувствуя, как мое собственное тело дрожит, как меня пронизывает током, короткими жесткими ударами беспощадного электричества. Я снова чувствую сердце. Оно больше не дыра с кровавыми внутренностями, вывороченными наизнанку. Оно снова бьется, оно дергается, трепещет, сжимается и колотится о ребра. И от голодной боли сжимается все внутри. Как будто даже имя этой женщины отдается болью. Каждая буква — это рана лезвием по обнаженным нервным окончаниям. Я не могу дышать. Я гребаный инвалид которому нужна своя доза кислорода и хрена с два ему поможет обычный баллон с маской. Только она, только ее выдохи и вдохи, только ее стоны и мое имя ее голосом.

И даже если это ложь ее проклятое «соскучилась» я хочу, чтобы она сейчас мне лгала. Я бы убил ее не скажи она мне этого.

— Заткнись!

Подхватил под ягодицы, поднял и вжал в стену.

— Заткнись, Лана…ни слова!

Обхватила ногами мой торс, впилась тонкими пальцами в мои волосы, притягивая к себе. Ее глаза закатываются, и она тихо стонет. И я вместе с ней. Я не говорю о том, как скучал сам, не говорю о том, что без нее сгнивал живьем, о том, что мои кости жрали черви тоски и адской ломки. И это было ложью говорить себе, что я могу прожить без нее.

Глава 12.1

Она впивается пальцами в мои волосы, сжимает