Робин Маккинли - Солнечный свет Страница 29

Ссылаться на потерю памяти было проще. Так я отгородилась от всего, включая всеобщую настойчивость и доброжелательный интерес. И оказалось легко – даже слишком – заливаться слезами, если кто-то опять пытался задавать вопросы. Бывают прирожденные пьяницы, а я – прирожденная плакса.

Первые прошедшие дни постепенно превратились в первую неделю. Синяки сходили, царапины – заживали, и я уже немного меньше походила на беглеца из ада. Во второй киновечер понедельника у Сэддонов люди снова начали смотреть мне в глаза без очевидного напряжения.

А я пекла хлеб, булочки с корицей и вообще вела себя как нормальный безумный пекарь кофейни, тем самым спасая бедного Паули от надвигавшегося нервного срыва. Из него выйдет толк – но пока он зелен и медлителен от недостатка опыта. Горя желанием получить этот опыт, он несколько недель старательно изучал с моей помощью соковыжималку и пятискоростной миксер промышленной мощности, а потом я исчезла, а на него все кричали – его присутствие напоминало, что меня здесь нет – и отсылали домой. Хотелось ободрить мальчишку, и я посвятила его в секрет «Горькой Шоколадной Смерти», и он впервые приготовил ее самостоятельно – получилось здорово. Это так оживило Паули, что он начал напевать за работой. Охо-хо… Достаточно плохо уже то, что со мной в пекарне время от времени кто-то бывает: этого кого-то приходилось учить, приглядывать, пока он работает самостоятельно; напевание только усугубляло ситуацию. Так ли мне необходим радостный ученик?

Чарли нашел кого-то, кто мог одолжить мне машину на время, пока я не заменю потерянную. Затем нашел другого, когда первый вынужден был отказаться. Получение страховки заняло целую вечность, но, наконец, и это удалось. Их агент хотел было пожаловаться на мою забывчивость, но был сразу же затоплен персоналом и завсегдатаями кофейни, которые предлагали себя в поручители; доктор и полицейский психиатр, которых я посетила, подтвердили мою искренность. А потом мама села писать письма. Компания еще могла отбиться от остальных, но никто не способен долго выдерживать маму, когда она начинает одну из своих эпистолярных кампаний.

Пока вопрос с наймом машины оставался открытым, Мэл возил меня на своем излюбленном на данную неделю мотоцикле (немногие услуги могут быть серьезнее, чем прокатить кого-нибудь в четыре часа утра), а потом я надумала воспользоваться велосипедом Кенни. Кенни вошел в тот возраст, когда велосипед – уже не круто, и не скучал по нему. Деловая часть города, где находится кофейня, велосипедистов не любит – машины и автобусы сначала сталкивают тебя с дороги, а затем обдают выхлопом. Но кататься возле дома Иоланды – сплошное удовольствие, к тому же поездки порядком утомляли, и я могла спать по ночам. Хотя теперь приходилось вставать в три тридцать, чтобы вовремя успеть в пекарню. Ужас. А еще мама была решительно против моих поездок на велосипеде после заката (или до рассвета). Возможно, она была не так уж не права, пусть даже сама о том не подозревала, пусть даже в Новой Аркадии не слыхали, чтобы кого-то сдергивали с велосипеда. Притом о приозерных кровопийцах не было ни слуху, ни духу.

В общем, пришлось купить новую машину – «развалину». Несмотря на имя, она ездила. Я купила ее у друга Мэла, который любил возиться с машинами, как Мэл – с мотоциклами, и этот друг гарантировал, что машина будет работать – ровно до тех пор, пока я не захочу чего-то сверхъестественного, скажем, перейти на третью передачу, которой не имелось по факту, или дать скорость более сорока миль в час. Мне это отлично подходило. К этой машине я вряд ли привяжусь, а случайное отсутствие третьей передачи было интересным новшеством.

Доктор снял швы с моей груди. Ноги зажили. Внешне жизнь снова начинала выглядеть нормальной. Однажды, глубоко вдохнув, я рискнула спросить Паули, как он относится к предложению раз в неделю вставать в четыре утра, чтобы испечь булочки с корицей. Он был в восторге. Еще одна головная боль во внутреннем кадровом составе кофейни. Он выбрал четверг. Теперь мне уже дважды в неделю не нужно было вставать до солнца. Теоретически. Я не сказала мальчишке, – если он внимателен, то и сам уже должен был заметить, – что расписанный на бумаге график работы выглядит здорово, однако никогда в точности не реализуется. Но возможность выбора, даже кажущаяся, могла поднять дух – дух мальчишки. А даже непредсказуемые, но периодические неподъемы в четыре утра поднимут настроение мне.

Мы с подружкой Эймил снова стали ходить по книжным развалам. А когда выбрались с Мэлом в поход, то пошли в другую сторону от озера. Неспособность решить, что и кому говорить, переросла в привычку не говорить никому ничего. Забавно, но больше всего шансов услышать правду оказалось у Иоланды. Что-то располагающее было в том, как она усаживала меня за стол, заваривала чай, садилась напротив и говорила – о погоде, о последнем городском скандале или о книге, которую мы обе прочитали. При этом она не только ничего не спрашивала, но и, казалось, не сдерживала желание спросить.

Второй раз я чуть не проговорилась Мэлу. Однажды ночью меня выдернул из сна очередной кошмар, я вскочила с кровати и добежала до противоположной стены, прежде чем поняла, что у тела в кровати рядом – моя голова лежала у него на груди – бьется сердце. Мэл не сказал никаких глупостей. Двигаясь чрезвычайно неторопливо, он сел, включил свет и сделал мне чашку чая. К тому времени я уже не шарахалась от каждой тени, но слишком кипела нездоровым адреналином, чтобы заснуть. Мэл повел меня вниз и дал в руки кисточку. Он уже не раз заговаривал о заказной работе, которую делает на одном из спасенных байков. До того он, бывало, поручал мне накладывать грунтовку и первый слой, полировать законченное, но не более. А той ночью я закрашивала контур мелких дубовых листьев. Когда пришлось остановиться и идти готовиться к булочному дежурству, я снова чувствовала себя почти, нормально. Нет, не нормально. Как-то иначе. Будто я случайно вернулась в бабушкин мир, куда не хотела идти. Но, если я была именно там, он пошел мне на пользу. Мне было интересно, кому предназначен байк, зачем заказчику понадобился дуб. Мэл никогда бы не взялся рисовать стандартные штуки – рычащих демонов, молнии, сверхгероев, сплошь челюсти, бицепсы и языки пламени; одна из немногих глупостей, способных поколебать его спокойствие – байк, украшенный изображением летящего волшебника. Но дерево было… ну, странным символом для штуки с колесами, созданной нестись во весь опор. С другой стороны, деревья – символ стойкости, верно? Они не подвержены никакой темной магии. Да вот, вряд ли обыкновенный байкер будет особо интересоваться такими тонкостями.