Марина Ефиминюк - Бесстрашная Страница 3

И в следующий момент кто-то грубо дернул лямку моей сумки. Холстина возмущенно затрещала, торба упала под ноги. Внутри жалобно тренькнул гравират, и в голову пришла несвоевременная мысль, что за разбитое конторское имущество шеф меня четвертует. Если, конечно, от меня что-нибудь останется.

Ловко ускользнув из рук вора, я развернулась и увидела перед собой высокого мужчину, прятавшего лицо под маской. Действуя инстинктивно, я выбросила руку и попыталась сдернуть с противника темный лоскут, но лишь бесполезно махнула руками, едва не потеряв равновесия. С головы вора спал капюшон, открыв темные волосы и высокий гладкий лоб.

— Тихо! — приказал он и вдруг до боли вцепился в мои запястья, развернул меня в немыслимом па и прижал спиной к своей груди. Мы замерли.

— Эй, послушай… — прошептала я. У меня сбилось дыхание, как безумное, барабанило сердце.

— Тш-ш.

— Ты делаешь мне больно…

— Не шевелись.

Вор насильно заставил выставить руку и разжать стиснутые в кулак побелевшие пальцы. В сумеречном свете рыночных фонарей тускло блеснуло лезвие ножа. Острая кромка вгрызлась в ладонь, из пореза густо выступила кровь. От страха грудь стянуло огненным обручем, дыхание перехватило, и наполненная моей кровью склянка причудливым образом раздвоилась перед глазами.

Видимо, почувствовав, что я обмякла, противник ослабил хватку и прошептал мне на ухо:

— Больше не поступай так безрассудно. Не дерись, а беги. — От вкрадчивого голоса, приглушенного маской, становилось жутковато. — Не стоит выставлять себя бесстрашной, иначе в следующий раз ты можешь погибнуть…

Он неожиданно раскрыл объятия, и, оставшись без опоры, я рухнула на брусчатку. Вор исчез, бесшумно и незаметно, так же как появился. Кое-как дотянувшись до отброшенной сумки, дрожащими руками я нащупала среди ненужных мелочей флакон с успокоительным снадобьем. Опрокинув в себя половину горькой, как жженка, настойки, я свернулась клубочком, уткнулась лбом в колени и принялась считать секунды.

Одна, две, три…

Из груди вырвался жалобный всхлип. Со злостью я сжала зубы, не давая себе расплакаться.

В стражьем пределе царил влажный холод. Посреди зала стоял очаг с тлеющими углями, но тепла от него шло мало. Зато в отличие от обогрева на освещении стражи явно не экономили. С потолка лился яркий свет от магических кристаллов, впрочем, совершенно не мешавший храпеть пьянчуге на полу большой камеры-клетки.

Поглядывая на меня с плохо скрываемым раздражением, издерганный дознаватель разгладил деревянной линейкой желтоватый лист писчей бумаги, вытащил из пера волосинку и обмакнул его в чернильницу.

— Имя? — резковато произнес он, приготовившись записывать показания.

— Катарина Войнич.

— Что у вас стряслось, нима Войнич?

— У меня ничего не стряслось, на меня напал вор, — спокойно поправила я, чем заработала еще более раздосадованный взгляд.

— У вас что-то украли?

— Кровь.

— А?

— Да. — Я продемонстрировала ладонь, перемотанную запятнанным бурыми разводами носовым платком. — Он на меня напал, порезал и взял кровь.

Перо замерло над листом. На кончике собралась крупная чернильная капля и, сорвавшись, темной кляксой впиталась в шероховатую бумагу.

— Всего-то?

— По-вашему, это недостаточная причина, чтобы написать жалобу в стражий предел?

— Ну… он же вас не до смерти зарезал.

— А зарезать можно как-то по-другому? — вырвалось у меня. — Если бы он меня убил, я бы не сидела пред вами! Логично? Можете приписать, что меня еще избили! Посмотрите вон — все руки в синяках!

Подняв рукава куртки, я продемонстрировала запястья с темными следами от чужих пальцев.

В этот момент женщина по соседству, взывавшая к сочувствию молоденького стража, вдруг вцепилась себе в волосы и завыла в голос. Она что-то причитала на диалекте алмерийских равнин, и бедняга, очевидно, незнакомый с восточным наречием, в панике закрутил головой, точно выискивая в приемной зале переводчика. Паникующий взгляд остановился на мне, и я быстренько покачала головой, давая понять, что в диалектах ни бе ни ме ни кукареку. Не найдя другого выхода, он протянул дамочке носовой платочек с трогательно вышитыми незабудками, куда та немедленно со смаком высморкалась.

Я переглянулась со своим хмурым дознавателем.

— Вы можете описать вора? — продолжил он более миролюбиво. Видимо, оценил, что ему досталась дамочка с крепкой нервической системой, по крайней мере, не лившая слезы.

— Он был высок, одет в черное и скрывал лицо под маской.

— Хорошо, так и запишем… — Перо шустро побежало по листу, выводя неровные каракули. — Жертва не успела разглядеть преступника.

— Что значит не успела? — возмутилась я. — Когда мы подрались…

— Вы подрались? — поперхнулся дознаватель.

— По-вашему, мне следовало протянуть ему руку и разрешить порезать себя без боя? У него спал с головы капюшон…

— И? — Страж, кажется, стал проявлять интерес.

— Я точно знаю, что он брюнет с темными глазами без каких-либо родимых пятен на лбу.

— Ясно. — Служитель порядка принялся что-то строчить с видом лекаря, поставившего больному диагноз — сумасшествие.

С тоской я огляделась вокруг, в душе посочувствовала рыдающей ниме. Интересно, ей тоже заявили, что только смерть — достаточный повод для обращения в стражий предел?

И тут взгляд остановился на щите с гравюрами разыскиваемых преступников. В окружении неприятных физиономий висело размытое черно-белое изображение моего рыночного вора. Судя по всему, объектив чужого гравирата настиг его совершенно случайно, мужчина стоял вполоборота, и лица было не разобрать.

Вскочив со стула, я стремительно пересекла приемную и сорвала со щита изображение. Кажется, при этом весь зал замер от изумления.

— Нима, вы зачем безобразничаете?! — рявкнул сердитый дознаватель.

— Вот он! — Я шлепнула портрет прямо на исписанный детскими каракулями лист. — Человек, который напал на меня. Это он!

В лице стража промелькнула глухая ненависть. Прикрыв на секунду глаза, он вздохнул и пробормотал себе под нос:

— Откуда ж ты такая глазастая взялась, нима?

— Простите? — изумилась я, не понимая, чем опять не угодила придирчивому блюстителю порядка, если избавила нас обоих от долгих объяснений.

— Вызывайте дознавателя Новака из центрального предела! — последовал приказ.

— Кого?

Через час, замерзнув, как цуцик, в мрачной комнате для допросов, я искренне сожалела о собственном отличном зрении. Время перевалило за полночь, ко мне никто не шел, и складывалось подленькое ощущение, что обо мне забыли.