Полузвери (СИ) - Татьмянина Ксения Анатольевна Страница 39

Не поняла почему после этой фразы старуха опять начала чернеть и сжиматься. У нее раздулись ноздри и зазмеились стиснутые губы. А Лёна совсем тихо продолжила:

— Мать обещала… если ослушаюсь, расскажет всем, что застала с ним. И Нольда казнят. Ей поверят, а мне и ему — нет… все знают, что мы близки с самого детства! А она обернет нашу семейную привязанность и дружбу в инцест!

Хельга вскочила и взревела! Самым горлом из нутра, и у меня волосы встали дыбом от крика. Тело само собой задрожало животным ужасом, я вжалась в диван и протряслась так, будто в двух метрах не старая и высохшая женщина, а лютая медведица! Даже не волчица!

Великий Морс… была уверена, что после убитых детей и так ненавижу глыбу-мать на пределе возможного, а теперь поняла, что это был совсем не край. В сердце вспыхнули испепеляющие чувства — гадливости, омерзения и злобы! Я бы тоже рычала, если бы не свело челюсти.

Девушка уже не говорила, а всхлипывала:

— Она сказала, что будет только рада… всю жизнь мечтала убить выродка, а теперь в любой момент может сделать это руками нашего же закона. Ослушаюсь — исполню ее мечту. Меня только на потерянную невинность проверить, и все доказано.

Синие глаза полыхали и изливались свечением. Хельга сжимала кулаки, глубоко дышала и скалилась желтыми зубами в пустоту — не обращенная ни ко мне, ни к понурой Лёне, а к далекой и недосягаемой Алекс Нольд. С очередным выдохом, убавила черноты, а как только опустила глаза на светлый затылок, почти спокойно сказала:

— Я не буду тебя прощать, потому что не за что. Встань, девочка, дай мне тебя обнять. — Обняла, ласково погладила по плечам. — Почему сразу ко мне не обратилась? Почему Нольду не рассказала о шантаже?

Великорослая девушка, выглядящая на десять лет старше себя, только беспомощно понурилась.

— Голодна? Идем ужинать.

— Нет. Не хочу.

— Это приказ. Сожрать кусок мяса — лучшее средство от нервов и для прилива сил. Ева, ты тоже.

Ярость осела сама по себе, и мысль о бесчеловечной женщине ушла на время на задний план — все равно не достать, и не мне думать о том, как наказывать. Прислушавшись к внутреннему, поняла — к Алекс нет точечной ненависти за конкретные преступления, я ненавижу ее глобально, как порождение зла, как черную душу — такую же, как у Валери Вальд. Это их клан убийц и ублюдков, они сородичи друг другу, стая нелюдей! И это война род на род, жизни против смерти…

Лёна утерла щеки, сняла пиджак, оставшись в плотной мужской рубашке под горло, и пошла, как велено, в столовую. Я тоже. Взглядом девушка со мной старательно не пересекалась, и даже в целом, как на объект, не смотрела — я рядом будто источник не черного, а яркого-белого, на которое невозможно повернуть головы. Ослепляющее пятно.

Сели за убранный стол, Хельга нажала кнопку как утром и стали молча ждать. Неуютная церемония. Неужели старухе вот так жить нравится? Обслуга в три человека, выхолощенная квартира в целый этаж, и неизвестно что в бесконечно дальних комнатах. Пустота такая, что только эхо гуляет, и телу зябко.

— Поела?

Я посмотрела на Лёну, которая ковырялась в тарелке без аппетита, но, оказывается, Хельга спросила только меня.

— Да.

— Пойдешь со мной. А ты, девочка, отдыхай и жди здесь. Без возражений.

Мне всегда было неуютно находиться при ком-то, без ничего — ни сумки с собой, ни телефона, ни карточек. Глупая зависимость «голого» и невозможность по своей воле взять и уйти. По крайней мере уйти с комфортом, а не с целью протопать пешком пятнадцать километров по столичным улицам без денег и связи, и без ключей от дома.

Старуха повела не в гараж, а на улицу. И к моему изумлению через пять минут пути свернула к знакомому зданию, на домофоне набрала код, а в лифте нажала кнопку этажа «22».

— Вы знакомы с Парисом?

— Глупый вопрос. Ты же видишь, что едем к нему — зачем спрашиваешь?

Рот лишний раз не открывай, пока старшие говорить будут. Поняла меня?

Парис встретил с порога лифта, как и в прошлый раз — по-простому одетый, непримечательный, столкнуться на улице, за богача не принять. Поза недовольная и голос тоже:

— Я гостей не ждал. Ни тебя, ни ее.

— Чай будет?

— Пошла вон, старая псина. Твои шавки войну объявили, а ты из себя светскую даму строишь?

Я как стояла у стенки кабинки, так и вросла в пол, а Хельга попыталась пройти. На то, что хозяин загородил вход, и «псиной» обозвал, огрызнулась и ущипнула того за кадык:

— А кто виноват? Это ты не научил ребенка нас отличать, или она перестала тебя слушаться? Не старайся, без глотка кипятка ты все равно не сможешь говорить — иди готовь чай.

Парис и в самом деле только сглатывал и надувался от немой ярости. Указал пальцем на проем одной из комнат, а сам ушел в другую. Я молчала. Самой казалось, что взорвет изнутри, и я не выдержу. Но прошла, смиренно села подальше от Хельги, на узкое кресло в углу, собираясь не мешать разговору «старших».

— Зачем ее приперла?

Поставив на столик кружку перед старухой, отпил из своей сам — судя по сипу, не первый глоток, спазм снял.

— А Еве чай не предложишь?

Парис посмотрел на меня, и я поспешно замотала головой, отказываясь. Хельга заглянула в свою кружку и принюхалась:

— Не плюнул, надо же… и чай хороший. Ты весь такой, подача отвратная, а содержание стоящее.

— Просила — пей, сука.

— Спасибо. Ничего больше сказать не хочешь? — Парис смолчал, а Хельга полуобернулась на меня. — Он, конечно, злой и глубоко разочарованный в детях, но только не в тебе, солнышко. Познакомься со своим папой, Ева. Что вся застыла? Не веришь в то, что я говорю?

Старуха внезапно схватила стоящего рядом Париса за руку и вгрызлась в предплечье. Я подскочила на сидушке, и он, зашипев, чуть ли не двинул ей в лицо. Заметно сдержался, но рывком стряхнул и выругался:

— Фу! Вот же дрянь! В следующий раз я тебе точно зубы выбью!

— Горький по-прежнему. — Та улыбнулась кровавой улыбкой и отпила чай, прополаскивая рот и облизывая губы. — Но ведь Ева без доказательств не поверит, что ты некромант. Укус — минутный дискомфорт, не больше.

Рана затягивалась быстрее — секунды, и на коже остались разводы от капель крови.

— Ну и зачем тебе это нужно, Хельга? Только напугала паршивку.

— Пора признаться, что наш план сработал не так, как нам того хотелось. Мы породнились, но не прямыми потомками. Дедушкой тебя сделает не Злата, а Ева. Приглядись.

— Врешь.

Я всем телом вжалась в кресло, застыв как парализованная, а Парис подошел и вдавил ладонь в грудину. Я не могла вдохнуть как от шока, так и от жуткого пресса — сердце билось туго, с сопротивлением, будто вот-вот выпрыгнет из ребер, как рыбка из сжимающегося аквариума…

Хватит с меня! Хватит! Великий Морс!

Шок растворился быстрее, чем тот же укус зарос на руке псевдо-Париса, я вскинула ноги, уперев их тому в живот и оттолкнула со всей силы.

— А ну не трогай меня! Прародитель!

И плюнула. Попала на воротник рубашки и поморщилась, что не в лицо, как хотела.

— Злая какая, и недовольная. Где же ваше хваленое почтение, жалкие отпрыски?

Вместо ответа, которого он не просил, выругалась — не постеснявшись послать подальше. Посмеют со мной что сделать, я буду драться! Чего бы ни хотели, какие бы свои селекционные планы не строили — но ребенок только мой и Нольда, и никто больше не смеет на него покушаться — хоть с благими намерениями, хоть с корыстными или тщеславными. Волчонка-некроманта великие «пра» не получат!

— Куда бесишься? — Спросила Хельга равнодушно. — Думала, ты будешь рада воссоединению семьи.

— Рано ты ее притащила. Но прогресс есть, и заметный. Сначала от паршикви не пахло вырождением, а я ждал, что унюхаю… теперь даже солнечная, и греет. Иди отсюда, Ева. Хватит пялиться. Тебя никто не держит, а с сукой у нас будет свой разговор. Ты не нужна.

Я не знаю, куда он меня выгнал — из комнаты или вообще. Не собиралась проверять точность приказа и пошла на выход, стараясь держать мнимое спокойствие. Добралась до лифта, спустилась, а потом побежала до дома Хельги. И, попытав счастья, сначала набрала домофон. Но Лёна на него не ответила. Старуха замок так и не активировала, поэтому на лифте свободно поднялась, свободно вошла и разыскала девушку на том же месте — за столом. Та послушно даже не пересела никуда. И съела все.