Полёт совиного пёрышка - Арина Предгорная Страница 4

Я перебирала пряжу, отмеряла нужной длины нити, прикладывала к густому травянисто-зелёному несколько оттенков сиреневого, побледнее и поярче; в окно требовательно постучали. Надо же, мелочь такая, а слышно. Я старалась не допускать птицу в библиотеку, птица, в свою очередь, пыталась дорваться до пряжи с поразительным упорством. Нет, в помещении сова не гадила, но поиграть с нитками почему-то любила. Пройтись по аккуратным моткам, цепляясь когтями за шерстинки, потыкать клювом, особенно в яркие, насыщенные цвета.

- Ты не сова, ты сорока, - ворчала я.

На меня ответно ворчали на птичьем языке.

- Ладно, ладно, не сова – сыч!

Это и был сычик, совсем небольшой, умещавшийся в ладонях, но я с первого дня звала его совой, совушкой: была в облике птицы определённая нежность черт, что ли.

Нашла я птицу во дворе после грозы, мокрую, с перебитым ощипанным крылом, с обрывком грубой верёвки на лапке. Ох и клевалась эта мелкая задира, когда я впервые взяла её на руки! Мейда, не стесняясь, постучала себя кулаком по лбу: совсем, мол, госпожа умом тронулась, но я тогда рявкнула на неё, и старая плетёная корзинка с крышкой, а так же охапка соломы и чистых тряпок нашлись быстро. Садовник Саркен подсказал, как вправить крыло, и пригрозил натравить на полумёртвую птицу замкового кота, если птица не утихомирится, пока мы освобождаем израненную лапку от огрызка верёвки. Всё остальное пришлось делать мне самой: бешеный сычик не подпускал к себе никого, хотя взлететь не мог. Как-то, ругаясь по-очереди, мы всё-таки договорились, что я попробую помочь.

Выходила. А птица осталась жить в замке, ловко избегая встреч с котом и более крупными пернатыми. Корзинки же сова категорически не признавала, боялась даже. Когда я, устроив внутри мягкое гнёздышко, попыталась посадить туда пернатую мелочь, эта мелочь верещала как подстреленная, кусалась и царапалась, и летели на пол маленькие пёстрые перья. Пришлось сооружать ей подобие гнезда на полу, на которое круглые жёлтые глаза смотрели с осуждением и пренебрежением. Намучилась я с птичьими капризами в первое время, но зато все эти хлопоты отвлекали от собственных бед.

- Выпусти птицу, зачем ты её к рукам приучаешь? – бурчал Верген, вручая просторную клетку с большой дверцей. – Неужели кота недостаточно?

Кот, к слову, в Бейгор-Хейле жил совсем не ручной, обретался преимущественно на нижнем этаже и любил охотиться как на мышей, так и на голубей. Пернатая моя подруга благоразумно держалась от усатого бандита подальше.

- Чем может помешать маленький сычик? – удивлялась я. – Да и не держу, она сама не улетает.

- Что ж, надеюсь, что эта сова не станет, подобно коту, таскать тебе мышей в постель.

Допустим, в мою постель Шершень никаких мышей ни разу не приносил. От совы не было никаких гостинцев, ни мышей, хвала пресветлой Велейне, ни насекомых. И Верген со временем свыкся, точнее, перестал эту пёструю мелочь замечать; это было нетрудно, учитывая его визиты раз в три месяца, вряд ли чаще.

…

В библиотеке я провела почти весь день, нанося на будущую картину линии и штрихи шерстяной нитью. Сове со временем надоело играть и следить за монотонной работой, и она попросилась на улицу.

Перед сном я стояла на длинном полукруглом балконе, нависающем над обрывом, и любовалась открывающимся видом. Точнее, скрывающимся в стремительно наползающей темноте. Невероятнее всего в Бейгорских горах небо, не синее, не чёрное, а густого чернильного оттенка, разбавленного пурпурными штрихами и обильно посыпанное мелкими звёздами, словно алмазной крошкой. Можно любоваться вечно, до рези в глазах вглядываясь в далёкие созвездия, в которых я так и не научилась видеть ушедших за край предков. В храмах говорили, если искренне обратиться к предкам за советом и помощью, они обязательно помогут и защитят. Наполнят мудростью, уберегут от горестей. Что ж. Возможно, ушедшие за край слишком давно не смотрели вниз, иначе уберегли бы отца от плахи, а меня от Вергена и от этих стен. Я не верила ни служителям, ни вознёсшимся на небо праведникам.

Звёзды это просто звёзды, далёкие, красивые и холодные.

Поплотнее запахнувшись в пушистую шаль, я долго смотрела в темноту, вспоминая первые годы брака. Упорные попытки Вергена разбудить мою магию, эксперименты, не всегда приятные, обвинения в абсолютной никчёмности. Он и не скрывал, что за помощь осиротевшей девчонке хотел получить своё: одарённую жену и мать его будущих детей-магов. Магов у нас было немного, и они высоко ценились.

Верген получил чуть больше чем ничего. Жену с так и не раскрывшимся даром, подхватившую редкий недуг, и никаких детей.

С убегающих к горизонту горных вершин наползал холод, и толстая шаль перестала удерживать тепло. Вздохнув, я вернулась в дом, в длинный коридор с низкими потолками, едва освещаемый парой настенных факелов. Надо вернуться к себе до того, как они погаснут; новых никто не принесёт, и, пусть я не боялась бродить под каменными сводами, оставаться в кромешной темноте всё же не любила. Эксперименты Вергена в первый наш год включали в себя и такое, долгое лежание на жёсткой неудобной плите в абсолютной темноте, наполненной шорохами и тихими мёртвыми голосами. Приятного мало. Он просил сконцентрироваться, почувствовать, как течёт по каналам сила. Так убедительно рассказывал, словно проходил всё это сам. Надрезы на коже и насильно влитые обжигающе-горькие эликсиры концентрации помогали мало.

Стены ночного Бейгор-Хейла тоже не безмолвствовали, шептались за спиной, роняли гулкие капли на плиты, порой слышался тихий смех. Я научилась не бояться этого дома, ставшего моим добровольно-принудительно и не желавшего отпускать. А вот кухарка боялась и всегда торопилась закончить дела на кухне до наступления темноты. И на ночь запиралась на засов.

Как сильно отличается этот замок и его уклад от дома родителей... Как же я тосковала по тем дням.

Я толкнула дверь своей комнаты, намереваясь быстро ополоснуть лицо и забраться в постель. Муж был