Когда настанет время возмездия (СИ) - Ирсс Ирина Страница 55

— Паша умер из-за меня, — говорю полушёпотом, уже не способная удержать и собственных слёз.

Они просто катятся по щекам, сколько бы их ни сдерживала. Особенно, когда вижу, как эта новость действует на маму: глаза распахивается от сокрушительного недоумения. Она начинает качать головой, словно пытается отрицать это, я же, напротив, лишь отрывисто киваю.

— Да, мам, — мой голос почти не слышен, — он умер только из-за меня.

Знаю, что этот разговор был сотню раз. Знаю, что сама уже поверила в свою невиновность и даже отчасти возненавидела Пашу, но это ощущение тяжести на душе постоянно возвращается. Оно душит каждый раз, когда думаю, что всё это из-за меня.

— Это я обратила его в гибрида, моя необычность сделала его монстром.

Мама шумно охает.

— Что значит… — начинает она, возможно уже перебирая варианты в своей голове.

— Он поцеловал меня, — проясняю, чтобы она не додумала ничего дурного, хотя и заботиться о добропорядочности не самое главное сейчас для меня. — А я могла бы всё это предотвратить, если бы знала последствия, знала, что мне нельзя смотреть на обычных людей и заводить с ними отношения. Но ты то знала! Ты могла меня остановить множество раз, но продолжала делать из меня нормальную. Отправляла на свидания и не переживала, что в один прекрасный момент по мою душу явится гибрид!

Это был самый настоящий и сильный удар. С лица мамы буквально пропадают все признаки жизни, словно она сама впервые понимает, что совершила что-то ужасное. С её губ даже шёпот не срывается, лишь беззвучное «как…», и в этот момент папа вновь берёт всё на себя.

— Мы не знали…

— Поцелуй? — мама точно не слышит, что пытается сказать папа. Она поглощена испытываемым сокрушением. — Но ещё никто не обращался от поцелуя, Лена! А на большее с парнями ты была не способна.

Это был бы неловкий момент, если бы я не была так заведена и раздосадована.

— То есть, ты полагалась на мою порядочность и воспитанность? — игнорируя всё остальное, пытаюсь постичь эту немыслимую глупость. — И сколько, по-твоему, этот замысел бы работал? Год, два? Или бы мы просто ждали, когда однажды не выстрелит?

— Я не… — вновь пытается что-то ответить мама, но я уже ничего не хочу слышать.

Где-то совсем глубоко внутри здравый смысл пробует меня остановить, но его затмевает так много обиды, что запросто его посылаю к чертям. Я иду в самое настоящее нападение.

— Что ты? Не подумала, что может пострадать кто-то ещё? Не подумала, что возможно твой дядя и прав, и люди заслуживают защиты от таких, как я? Не подумала, что приютила под своим боком самого настоящего монстра, который когда-нибудь станет причиной смерти нескольких человек? — каждое слово — удар наотмашь — жёсткий и точный. Я вижу, как глаза мамы расширяются всё больше и больше, вижу этот неподдельный ужас, который растёт в ней. Она снова и снова то открывает, то закрывает рот, пробуя возразить или оправдаться. Но правда в том, что это как раз-таки и есть правда, о которой она просто отказывалась всё это время, а теперь та с мощью обрушивается на неё. — Ты не для меня хотела нормальной жизни, ты её хотела для себя. Ты не спросила меня, что бы я выбрала, ты решила за меня, потому что так было проще для. Это ты не хотела сталкиваться с последствиями, тебе было проще сделать вид, что я — нормальная, потому что в противном случае пришлось признать, что вся наша жизнь ни черта…

— Лена!

Я вздрагиваю от громкого удара вместе с мамой, когда папа неожиданно встаёт в полный рост и со всей силы бьёт обеими кулаками об стол. Его терпение кончилось.

— Как ты смеешь так разговаривать с нами! — заводится не на шутку отец, смотря на меня серьёзным, не скрывающим гнева взглядом, под которым мне хочется мгновенно сжаться и отступить. Мне никогда не доводилось видеть его таким строгим и злым на меня, что заставляет осознать, что именно только что наговорила. Стыдно ли мне? Это уже другой вопрос. Просто это выводит меня из равновесия, принуждая приглушить буйствующий огонь. — Мы не думали об этом, потому что мы — твои родители. Нам было без разницы, как это отразится на других, куда важнее — как сложится наша жизнь, раз мы уже пошли на такой поступок и забрали тебя из Ордена, не позволив какому-то больному маньяку проводить опыты на ни в чём неповинном ребёнке! — отчеканивает отец с нереально внушительным видом, продолжая возвышаться над столом. — У нас не имелось много времени на раздумья, какой будет наша жизнь, если мы это сделаем. Перед нами был только ребёнок. И возможность его спасти. Нас не учили, как воспитывать девочку с опасными возможностями, и нас никто не готовил к сложностям. Никто не дал нам инструкции, в какое время тебе лучше сказать, мы просто действовали интуитивно, и что-то нам подсказывало, что ты заслуживаешь иной жизни. И знаешь что, по-моему, у нас получилось неплохо, раз ты не только смогла выжить, но ещё и не дала Виктору того, что он хочет! Так что, хватит обвинять нас в неправильных действиях. Правильные действия вообще понятие размытое, потому что для всех оно несёт абсолютно разный смысл, а мы же просто хотели защитить своего единственного и любимого ребёнка! И вот это я называю — правильными действиями.

Когда заканчивает говорить, он дышит так, словно пробежал стометровку, устало и часто, но твёрдого взгляда от меня не отводит и на секунду. Мои же глаза широко распахнуты и не моргая смотрят в тёмные, почти такие же глаза папы, как у меня. Я не могу произнести и слова. Онемение и острая боль — это всё, что я чувствую. Не могу объяснить это ощущение опустошённости внутри, больше мне спорить не хочется. Но и сказать, что он прав, произнести «простите», — никак не выходит, сколько бы внутренний голос ни подсказывал, что именно так и должна поступить.

— Люди погибли, — это всё, что могу выдавить в защиту своей точки зрения.

Папа больше не горячится, но слова произносит всё равно холодно и жестко.

— А мне без разницы, главное, что ты жива.

— Это…

Ужасно? Нечестно? Жестоко?

Да миллион чего можно ответить на такое, но мне он не даёт.

— Нет, Лена, хватит, — перебивает отец, качая головой, — хочешь обижаться, винить нас во лжи, — это твоё право. Но ни я, ни мама никогда не пожалеем ни об одном своём поступке. Ты — наша дочь, и черта с два, если я буду хоть когда-то оправдываться за то, что защищал своего единственного ребёнка, даже если цена за это такая, что ты никогда нас не простишь.

Папа уходит молча, не дожидаясь от меня никакого ответа. Хотя и не уверена, что нашла бы, что сказать. Закусив губу, смотрю вниз на поверхность стола и пытаюсь переварить услышанное. Раньше, когда только думала о том, что у нас состоится разговор, я рассматривала тысячи вариантов его исхода: я была зла, была обижена и имела чёткие представления о своей позиции, но ни в одном из них я не рассматривала вариант, что буду чувствовать себя виноватой.

— Папа прав, милая, — подаёт мама голос, намного более мягкий и нежный, но в то же время устойчивый и спокойный. В нём больше нет сожалений и неуверенности. — Мы всегда будем выбирать тебя, чего бы это ни стоило, — говорит она, но я по-прежнему не могу никуда смотреть, кроме как гладкой, отсвечивающей поверхности стола. В мыслях слишком много услышанных слов, чтобы так быстро взять и всё расставить по местам. Я знаю, что обиды больше нет, но мне так грустно за нас и тех, кто во всё в это втянут, что не могу так просто справиться с чувствами тоски. Даже когда мама протягивает руку, чтобы положить её поверх моей, так и не решаюсь поднять взгляда, предпочитая пока прятаться от её всегда заботливых глаз. Я не выдержу и сломаюсь, даже не поскорбев как следует, а этого я не хочу.

— Но ты тоже права, Лена, я и сама не хотела другой жизни, не хотела вернуться обратно с головой в то, что всегда презирала и мечтала избавиться от наследия моей семьи. Я выбрала лёгкий путь, и мы прожили почти восемнадцать лет, не знаю боли и несчастья. Не осуждай, пожалуйста, меня за то, что просто хотела для нас самого лучшего.