Сдалась орку по собственному желанию (СИ) - Мария Авенская Страница 6

— Если меня и ловить — то чистой, — попыталась пошутить. — И… там тише.

Он оценивающе оглядел меня, сдержал обычное «нет» и коротко кивнул:

— Я буду рядом. Но не близко.

— Почему?

— Потому что приличие.

«Ага, конечно, — подумала я, — приличие в лагере орков». Но кивнула. И платок надела поплотнее — уши прятать ещё важнее, чем собственный страх.

Баня у речки была старая, пахла горячими камнями, мятой и прошлым летом. Низкая дверь, рассохшиеся брёвна, у порога — корыто, где деревянные кораблики у детей сражались с мылом.

Я зашла, подкинула воды — камни вздохнули паром. Пар увесистый, густой, как вчерашние слёзы. Села на лавку, уткнулась лбом в ладони и просто зарыдала.

— Ушла бы, — всхлипывая, сказала я сама себе. — Ушла бы, будь куда. С такими ушами нигде не проживёшь. Тут — «не наша». Там — «слишком людская». Иди туда, не знаю куда…

— Туда, где не спрашивают чья ты, — ответал пар. Или мне показалось. — Элирэнна…

Серебряная нить снова дотронулась до виска. Не та, чтобы тащить — та, чтобы помнить. Я закрыла глаза: осока по колено, белые цветы, смех… лица нет, только ощущение плеча рядом. Тёплого. Родного? Я не знаю. Во мне смешались два мира: ругань бабки, тесто на руках и память на целебные травы.

Дверь тихо скрипнула.

Я подскочила, схватилась за полог, который играл роль занавеса, и пискнула — от неожиданности, а не от целомудрия. Лицо горело, глаза красные, состояние «сейчас разревусь или укушу».

— Я… — сказал Рагхар от порога и замолчал.

Рука у него вытянулась вперёд, а на конце — рукоять копья. На рукояти — свернутое полотенце.

— Чтобы прилично, — пробасил он, взгляд отвел в стену.

Я невольно рассмеялась сквозь сопли:

— Ты часто заглядываешь дамам в баню?

— Только тем, кто кидается хлебом, — серьёзно ответил он.

Мы стояли вот так: я — по шею в паре, он — как огромный шкаф, между нами — полотенце на деревянном копье.

— Рагхар, — сказала я тише. — Спасибо.

— За полотенце?

— За то, что рядом.

Он хотел что-то ответить — не успел.

Снаружи шорох. Потом второй. Потом едва слышный шепот — про «ведьму», «уши» и «проверяльщика». Доска за печью хрустнула.

Я замерла, пар распух в лёгких.

Рагхар переложил копьё в левую руку, правой прикоснулся к двери и жестом показал мне: не шуми. И вышел.

Выдохнула. Потянулась за полотенцем. И вдруг поняла: я не одна. Зов снова дотронулся до меня, и на этот раз он был совсем близко. Как будто кто-то стоял у самой стены, пальцами бил по брёвнам — тук-тук-тук.

— Элирэнна…

— Мэл! — одновременно рявкнул Рагхар снаружи.

И сквозь щёлку между брёвен я увидела тень. Узкую. Федька? Или… проверяльщик? Тень вздрогнула и побежала.

Я дёрнула полотенце на плечи, схватила в охапку одежду и бросилась к двери.

Снаружи — плеск, топот, мат. Рагхар нёсся вдоль стен бани, и я побежала за ним босиком, чувствуя каждой подушечкой ног холод земли.

Глава 9

Мы бежали вдоль реки — я босиком, он широкими, как у медведя, шагами. Луна застёгивала на воде серебряные пуговицы, камыши шептались, будто сплетницы за печью, а баня за спиной всё ещё дымилась тёплым паром и моей внезапной слабостью.

Подслушивающий сбежал в сторону деревни. Рагхар метнулся было за ним, но замер — так, словно ударился мыслью о стену, — и развернулся ко мне:

— В стан, — коротко. — Дальше от забора.

Я и так держалась на честном слове как полотенце держалось на мне.

Орочий лагерь принимал нас без расспросов. Огонь в кострище горел ровно, шатры полыхали золотыми краями, на коновязи в полсон дремали лошади, изредка щёлкая ушами. Воздух пах дымом, тёплой шерстью, кислой травой.

— Я останусь у вас, — сказала я, и собственный голос прозвучал неожиданно спокойно. — У меня… дома больше нет.

Рагхар кивнул. Никакого «по правилам нельзя», «а как же приличия», «женская половина справа» — просто короткое «да».

Слева вздрогнула палатка, и из её тени, как хищный хлебный рулет, выползло нечто белое, пушистое и с ошалевшими глазами. Кошка Аграфены. Та самая прЫнцесса, что плевалась на всех соседских котов и отказывалась есть молоко без пенки. Теперь она, важно тряся хвостом, бодро подтрусила ко мне, вскочила на руки и утвердилась там всем видом: «Перехожу на контрактную основу. Жалованье — объятия, рыба, гладить от носа к хвосту».

— Господи, Пушинка! — застонала я, а потом рассмеялась: — Тебя кто звал?

Пушинка надменно мяукнула: «Кто тут вообще решает, кого звать?»

Орки отреагировали на белое чудо настороженно. Один — тот самый с татуировкой, которого я про себя зовём Угрюмый, — вопросительно изогнул бровь.

Пушинка посмотрела на него, как на неудавшийся сапог. Угрюмый медленно, очень уважительно отступил, Пушинка спрыгнула с рук и тут же кинулась к голени орка, оставив на ней три царапины, просто потому что его нога оказалась идеальной точилкой.

— А-а-а! — сдержанно сказал Угрюмый. — Это… к чему?

— Это её «здравствуй», — вздохнула я. — От лица женсовета деревни.

Пушинка фыркнула и взгромоздилась на моё плечо, как флаг победы.

— Нельзя в шатры с когтями, — заметил Угрюмый с достоинством проигравшего дуэль.

К полудню в лагере началась тренировка. Один бил в деревянные колодки, Угрюмый крутил палку и отрабатывал ею короткие связки, будто отбиваясь от невидимого врага.

— Попробуешь? — спросил он, поймав мой взгляд.

— Я? У меня же… кошка на плече. Не могу.

— Кошку — на ограду, палку — в руки, — просто сказал он.

Кошка, конечно, спрыгнула так, будто и планировала это с самого начала, и устроилась на попоне у костра: «Поработай, женщина, я посмотрю».

Палка оказалась тяжёлой. Но в ладонь села удивительно честно — как крынка, как венчик, как скалка: инструменты, знакомые с детства. Колодки отбивали ритм, и я вдруг поняла, что ноги сами подстраиваются под этот барабан: шаг-уклон, шаг-удар, вдох-выдох.

— В стойку, — сказал Угрюмый.

— Какую?

— Любую, только не падай.

Мы сошлись. Он двигался медленно. Я, как могла, держала палку между собой и плечами, ловила удары, отступала, пыталась обмануть. Один раз обманула и сама удивилась: палка выписала короткую дугу, чиркнула по его предплечью — и он на секунду застыл.

— Неплохо,