Сдалась орку по собственному желанию (СИ) - Мария Авенская Страница 7

— Для пекаря «неплохо» — уже «отлично», — отдышалась я.

Солнце поднималось. Воздух пах пылью и железом. Во рту пересохло так, что язык липнул к небу.

— Пить, — подсказал кто-то.

Мне подали ведро. Большое, холодное, колодезное. Я взяла его одной рукой, наклонила к себе и жадно хлебнула. Вторую руку с палкой не отпустила — вдруг он опять «неплохо» решит превратить в «больно».

— Вот это сила в даме, — уважительно протянул Угрюмый.

— У дамы просто сушняк, — прохрипела я, вытирая губы тыльной стороной ладони и снова поднимая палку перед собой.

Сбоку Пушинка коварно распласталась калачиком, прищурилась и явно мысленно ставила ставки: «Пять рыбок на белую, одну — на зелёного». Белая — это, очевидно, я. Рыбок у неё, понятно, нет. Но взгляд был очень денежный.

Мы ещё минут пять гоняли воздух и друг друга: я — шмыгая, Угрюмый — не меняясь в лице, как идол. На шестой минуте я попыталась повторить удачную дугу — и почти выронила палку: пальцы стали светиться.

— Довольно, — сказал вдруг голос у меня за спиной. Не громкий, но такой, что всё вокруг перестало быть важным.

Я обернулась. Рагхар стоял чуть в тени шатра, опираясь на древко копья как на обычную палку, и смотрел не на Угрюмого — на меня. Долго. Внимательно. Будто примерял к миру.

Угрюмый отступил на полшага и сделал что-то вроде поклона — у орков это было заметно по орущенным плечам.

— Что? — спросила я, не выдержав. — Я опять что-то нарушила?

Он качнул головой.

— Заберу, — произнёс Рагхар.

Колодки умолкли. Даже Пушинка перестала перебирать лапами и приподняла морду: «Что-то важное? Принесите подушку, я сяду повыше».

— Что значит… «заберу»? — выдавила я.

Он не отвёл взгляда.

— Под защиту. В свой круг. — Пауза. — В шатёр.

Я вдохнула, но ответить не успела.

Из-за хвойного бурелома донёсся резкий, режущий крик. Не человеческий. Ответили два. На коновязи лошадь стукнула копытом. Угрюмый резко перехватил палку.

Пушинка вздыбила шерсть и шипнула туда, где лес облепил землю зелёной тишиной.

— Тихо, — сказал Рагхар и уже шёл к кромке лагеря.

Глава 10

— Идут, — сказал он так, словно увидел их раньше кота. — Люди.

Через минуту в лагерь, сворачивая к воротам деревни, вкатился дозор — шестеро. Впереди — сборщик податей с тем самым кислым лицом и липким голоском. Мы с Рагхаром последовали за ними.

Жители зевая вышли из домов, услышав шум.

— По постановлению магистрата… — начал сборщик.

Рагхар просто встал между ними и мной: большой, зелёный и вдруг очень недвижимый, как вкопанный валун.

— В деревне обнаружены превышения по хлебу. Амбар — опечатать.

— Опечатать? — переспросила я. — У вас что ни день, то поборы!

Сборщик пожал плечами и опустил глаза в список: — Закон есть закон.

— Нельзя, — тихо сказал Рагхар, не повышая голоса. — Дети будут есть.

— Детям по норме останется, — отрезал дозорник слева и потянулся к мечу, потому что, видите ли, здравый смысл — это покушение на должностные обязанности.

Я шагнула вперёд и подняла руку:

— Отлично! Опечатайте тогда и меня.

Кто-то из орков кашлянул, пряча смешок. У дозорника дёрнулся глаз.

— Отойди, девка, — прошипел он, — не мешай выполнять…

— …постановление об отъеме запасов на зиму? — подхватила я. — Очень смелая работа.

Сборщик уже поднимал руку, чтобы подозвать подмогу и тут Рагхар сорвал с пояса тяжёлый металлический знак, круглый, шершавый, с выжженным клеймом и бросил к ногам дозорника.

— Тогда опечатай нас всех, — спокойно сказал он. — Целиком. Если сможешь.

Тишина. Даже лошади перестали шевелиться. Пушинка очень выразительно зевнула, как бы говоря: «Ну, давайте, герои».

У сборщика на лице мелькнул страх. Он сделал вид, что поправляет список, только бы не смотреть в упор.

— По постановлению магистрата… — начал было он снова, но голос предательски сел.

Началось без фанфар, с нервного рывка одного из дозорных к амбару. Остальные двинулись следом как гуси. Рагхар сделал ровно два шага, и вдруг пространство вокруг него стало тесней.

— Раз, — сказала где-то сзади бабка Глаша, пристраиваясь на бочонок, как зритель на трибуну. Откуда взялась? Как всегда — вовремя.

Первого он вынул из потока одним плечом: тот сам упал, сам удивился, сам изобразил «ой». Второго — поддел древком копья под колени. Третий летел на нём, зацепившись о руку, как мешок с картошкой, — получил ладонью в грудь и моментально присел. Двое сзади дружно передумали нападать.

— Два! — бодро отстучала Глаша. — Три! Ох, матушка…

Я стояла, зажимая в одной руке палку, другой — кошку (Пушинка оскорблённо фыркала: «Я сама могу!»). Сердце у меня колотилось, как дятел по бочке.

Кажется, никто и не успел меч вытащить — кроме того первого, что «сам упал», но он так и не нашёл, как им пользоваться лежа.

Сборщик попятился — ровно настолько, чтобы случайно наступить в кобылье это самое и сдержанно взвизгнуть. Список трепыхался у него в руках как пойманная курица.

— Это нападение на власть! — истерично прошипел он. — За это… за это за вами придут ночью.

— Ночью так ночью, — сказала бабка Глаша, вставая со своего бочонка. — Я как раз сплю плохо. Будет чем заняться: считать ваших, как овец.

Дозор, сбившись в кучку, зацокал назад — не бегом, но и не с достоинством. Сборщик податей, сделав вид, что «мы не отступаем, мы стратегически перераспределяемся», обошёл лужу, в которую наступил, и, проходя мимо меня, шепнул:

— Сожгли твой дом, сожжём и деревню с лагерем.

— А у нас тут сыро, — улыбнулась я. — Плохо горит.

Рагхар подошёл. Поднял с пыли свой тяжёлый знак, провёл большим пальцем по клейму. Взглянул на меня коротко:

— Ты всё ещё «на подумать»?

Я кивнула.

Над лагерем пополз вечер. На дальнем краю поля крякнула птица, где-то брякнули котелки, и мне вдруг стало страшно от простой мысли: они и правда придут ночью.

***

Они ушли — дозор со сборщиком, — оставив после себя жирную дорожку из пыли, угроз и дурного предчувствия. И тут, как из подвала, выкатился староста. В правой руке банный веник, свежесвязанный, мокрый, листья блестят.

— Мэл! — взвыл он с порога площади. —