Когда настанет время возмездия (СИ) - Ирсс Ирина Страница 87

Электронный дневник Виктора высвечивается на соседнем экране от того, который показывает нам старую запись. Я мало сосредоточена на нём, всё моё внимание притягивает картинка белой палаты. Да, когда-то белые стены были и здесь, и я даже думать не хочу, что именно заставило его отойти от этого.

Шестнадцать лет назад Виктор выглядел в точности так же, как месяц назад. Чересчур гладкая кожа, отсутствие морщин и яркой мимики на лице, и всё те же белые-белые волосы, поседевшие от возраста. Одно отличие — на плечах всего по одной майорской звезде.

Он сидит как изваяние, спина упрямо прямая, плечи расправлены, а взгляд у него падальщика, недвижущийся и терпеливый, но очень-очень цепкий, словно он никак не может отвести его от будущей добычи. Это был их последний разговор — милостыня. Виктор точно знал, что ей осталось недолго. Снисхождение в его взгляде заставляет внутренне пылать от жгучей ненависти к нему. И беспомощности. И это я ещё не рискую взглянуть на Елая, стоящего слишком тихо рядом со мной.

— Он перспективный мальчик, определённо, — отвечает Анне Виктор на записи, и в его голосе даже проскакивает неподдельная гордость. — Очень старательный и послушный. Дисциплинированный, — перечисляет он коротко, словно вспоминает, какие именно можно подобрать слова из определённого допустимого списка.

Анна улыбается. Слабо и с явным трудом, будто для этого требуется чересчур много сил. Хотя так есть, она тратит на неё слишком много энергии.

Бесполезно тратит, потому что она больше из вежливости. Из страха, что если не будет этого делать, разговор может закончиться. Потому что она хочет знать более важные вещи, ради которых нужно стараться.

— Что он любит сейчас? Какие у него интересы, как он…

— Интересы? — перебивает её Виктор с неожиданным недоумением, даже не думая о том, что для неё это было очень сложно и не факт, что она сможет это повторить. — А при чем здесь интересы, Анна? Разве это кому-то важно, кто чем интересуется, когда надо интересоваться только развитием и дисциплиной?

Это чудовище как будто и не знает, что в этом мире есть что-то большее, чем дисциплина и его собственные выгоды.

Анна робеет. Как-то слишком быстро и очевидно, словно только сейчас понимает, с кем разговаривает. На её лице такое ошеломительное разочарование, что я не могу больше сдерживать слёзы.

Наркотики.

Обезболивающие.

Она действительно забывала, что перед ней сидит враг.

Объект наблюдение редко приходит в здравое сознание, а когда приходит чаще всего испытывает боли. Последний раз, когда пробовали снять объект с дополнительных стимуляторов, получили крайне негативный результат: постоянные крики, запутанное сознание, несвязная речь, агрессия, временами, напротив, впадает в депрессивное состояние. Жизненные показатели низкие и постоянно ухудшаются. Стоит рассмотреть вопрос о прекращении подерживания жизненно важных процессов.

— У тебя не получится, — говорит Анна с удивительной разумностью, словно она внезапно выныривает из своего полудрёмного состояния.

Виктор же не сразу замечает эту смену в её голосе и взгляде. Он не видит ту ненависть, что источает её острый, немигающий взгляд.

Он думает, что это очередной бред, устало проводя рукой по лицу, но разговор поддерживает.

— Что не получится? — с безразличием переспрашивает он.

Анна несколько секунд выжидает, с вкрадчивостью рассматривая лицо Виктора. С неким удовольствием, словно в её мыслях растёт какой-то план, вызывающий на её губах маленькую усмешку.

— Сделать Елая собой, — она произносит слова так чётко и таким сильным голосом, что не только я удивляюсь этому, но и Виктор на записи резко поднимает взгляд на неё.

Она выглядит такой беспомощной, хрупкой и бледной, на фоне яркого белоснежного постельного белья. Губы сухие и серые, глаза впавшие, болезненные, я даже не могу рассмотреть, какого они цвета, хотя такое ощущение, что они смотрят не на Виктора, а на меня. Но я вижу это холодное, вызывающее мурашки призрение в её взгляде. Почти осязаемое, словно об него и впрямь можно порезаться. Она не кричит от боли, не стонет, Анна улыбается не смотря ни на что, потому что что-то знает, чего не знает этот монстр.

И этот монстр в гневе. Сдерживаемом и хладнокровном, но этого нельзя не увидеть, как Виктора раздражает, что она смеет думать, будто бы его может ожидать провал.

— Ты можешь лелеять любую надежду, — проговаривает он тягуче, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и безучастно. Нет, он не тот, кто будет поддаваться на провокацию. Его вообще сложно побудить на эмоции, он будет делать вид, что превосходит при любых обстоятельствах. Потому что у него всегда есть козырная карта, и именно это заставляет его сейчас улыбаться. — В конце концов, каждый умирающий имеет право на небольшую милостыню. Моя — не переубеждать тебя.

Но Анну это только веселит ещё больше. Мне хочется остановить её, попросить, чтобы она не говорила ему ничего, потому что взгляд Виктора темнеет, заставляя нарастать моё волнение. Но она всё улыбается и улыбается.

— Убей меня, — тянет она вкрадчиво и с наслаждением. — Давай, убей меня, и ты навсегда потеряешь свою единственную надежду воспитать его. Хотя… — смешок и ещё более довольная улыбка. — Я уже мертва, а значит ты находишься…

Внезапно запись прерывается. Это происходит так быстро, что я вздрагиваю и начинаю отчаянно мотать головой, словно могу отыскать картинку где-то в другом месте, но всё выходит иначе. Комната, в которой мы стоим, резко погружается в темноту. Секунда, и перед нами загорается единственный экран, окрашивая пространство в голубой цвет.

Я замираю, а вместе со мной моё сердце — на экране маленький Елай. Его огромные серые глаза ни с кем не перепутать, они смотрят прямо на нас, и на сей раз я не могу преодолеть спазма, душащего горло эмоциями.

— Мама! — восклицает ребёнок, а у меня, наверняка, дробится сердце, когда понимаю, что он смотрит этими невероятно большими и елейными глазами прямо на неё.

— Поздравления… — сломанным голосом шепчет рядом со мной нынешний Елай, глядя куда-то в пустоту, когда я оборачиваюсь на него, не понимая, о чём он говорит.

Но это ненадолго, ответ приходит раньше, чем я успеваю задать вопрос.

— Не было ещё ни одного человека, который бы меня обыграл, — раздаётся из всех динамиков голос Виктора.

Мы с Елаем, как по команде вскидываем головы вверх, отыскивая источник голоса, прямо в тот момент, когда все экраны загораются одной и той же картинкой — мы с Елаем, ищущие, откуда идёт звук. Пять пар моих глаз смотрят прямо на меня. Меня бросает в странный жар, отдающий холодом. Это жутко. Это чересчур жутко и дико смотреть в свои же глаза так осознанно и испуганно.

— Анна решила сыграть на собственной смерти, веря, что понесёт этим что-то хорошее, — продолжает говорить голос Виктора, который явно наблюдает за нами прямо в этот момент. — Но… даже не догадываясь об этом сама, сыграла только против собственного сына, который наивно верил, что каждый год его поздравляла мать, а не компьютерная программа, — наносит удар он, и я даже через динамики могу услышать эти нотки громадной надменности.

Виктор так горд собой, так горд тем, что сейчас нам всё это говорит, что меня начинает тошнить и одновременно лихорадить от невероятного чувства злости, парящим под отвратительным чувством беспомощности. Я так хочу, чтобы он сейчас замолчал. Хочу, чтобы его тон голоса не был таким довольным и снисходительным. Хочу заткнуть его, сказав, что мы наконец достали его. Застигли врасплох.

Но нет.

Его не застать врасплох.

А вот нас…

Своё лицо я оценить не могу, а вот лицо Елая такое застывшее и мёртвое, словно он смотрит не в собственные глаза, а глаза своей смерти. И я абсолютно не понимаю, что сейчас делать.

Елая только что Виктор сломал — в его глазах жгучая смести осколков надежды и ненависти. Я даже боюсь представить, что именно сейчас творится в его голове. Одно понятно — он слишком глубоко в этом.