Полина Олехнович - Борщевик. Без пощады, без жалости Страница 9

Когда я прихожу домой, Ярослава уже крепко спит. У нее в комнате душно, я приоткрываю форточку. С трудом выпроваживаю няню, фонтанирующую мельчайшими подробностями о проведенном дне.

В холодильнике недопитая бутылка вина еще со времен Петьки. Допиваю прямо из горла. Когда же это закончится? Сколько еще жутких смертей предстоит увидеть, сколько дней передвигаться по улице бегом, рискуя оказаться в ловушке борщевика? Лето. Но вряд ли найдутся желающие загорать. Все стараются ходить в наглухо застегнутых кожаных куртках, боясь, что семена мутировавших растений прорастут прямо на коже или попадут через нос или рот и разорвут внутренности. По последним данным, новая мутация борщевика — это ответ на применение очередного химического средства.

Может, борщевиковое бедствие — бунт природы против вконец обнаглевшего человечества; сигнал прекратить загрязнение почвы, воды, воздуха, бессмысленное убийство животных; зеленая месть; способ заставить людей трепетать от страха за свою хрупкую жизнь. На этот раз охота объявлена на нас.

Сколько еще так жить? По прогнозам до морозов. Логично предполагают, что борщевик хоть и мутант, но все же остается растением. Растением бессильным перед минусовой температурой. Сейчас июнь, значит еще месяца четыре жизни в маске, в скафандре, в страхе. Конечно, есть надежда, что кто-нибудь изобретет сильнодействующее средство против гигантов — убийц. Пока же все попытки использования ядохимикатов лишь усугубляют ситуацию.

Неожиданно в тишине, погрузившейся в дрему квартиры, раздается глухой удар — что-то упало у Ярославы в комнате. Открываю дверь и застываю на пороге в ужасе. На прикроватном коврике распластался на черепках лопнувшего горшка и комьях земли метровый побег борщевика. Беспомощно растопырев свои листья-лапы, он все еще тянет соцветие — зонт в направление детской кровати. Наверное, семя влетело через форточку, проросло в цветочном горшке.

У меня выступает холодный пот при мысли, что если бы горшок оказался чуть прочнее, борщевик вырос бы чуть побольше и упал бы уже не на пол, а на тело мой дочки. Или, что еще страшней, семечко могло прорасти прямо на нежной коже Ярославы. Девочка кашляет во сне — аллергены начали действовать. Опасливо обхожу умирающего хищника и захлопываю форточку. Вот дура — догадалась проветрить!

После часа, проведенного в мучительном избавлении от смертельного гостя (расчленении длинным ножом, аккуратном выносе частями на противени во двор и сладостно — мстительном сожжении), я твердо решаю отправить Ярославу в эвакуацию.

Глава 6

Стоя в огромной очереди, чтобы написать заявление на эвакуацию, рассматриваю информацию на стендах. Список необходимых документов, фотографии мест, куда будут доставлены дети. Все выглядит очень красиво: санаторий на берегу моря, белый песочек, бирюзовое небо; полоса спец. защиты от борщевика, фильтры, очищающие воздух от семян растений — убийц, круглосуточное дежурство отряда «белых скафандров». «Морской климат не благоприятен для развития борщевика, но чрезвычайно полезен для детского организма», — написано крупными цветными буквами.

Оказывается, экстренная эвакуация совершенно не экстренная. «Слишком много желающих. Придется подождать пару месяцев… В первую очередь сироты, инвалиды, дети депутатов», — спокойно сообщает блеклая невзрачная женщина, принимающая заявления.

— Но, как же федеральная программа? — спрашиваю я.

— А вот так — разводит она руками.

— Что же делать?

— Мужа богатого надо иметь, — бубнит кто-то из очереди.

Я иду по улице растерянная и подавленная. Еще два месяца мой ребенок будет подвергаться смертельной опасности. Я вдруг чувствую такое одиночество, такую беспомощность, что хочется сорвать защитную маску и закричать на всю улицу.

Плетусь в аптеку за новыми масками, они очень быстро изнашиваются. Но мне говорят, что масок нет, нет даже на складе. Их не оказывается ни в одной аптеке нашего района. Сегодня явно не мой день.

— Ты дома? Можно зайду на пять минут? — тараторит Петя в трубку.

— Заходи, — соглашаюсь я, наверное, слишком поспешно для приличной девушки.

«Быть спокойной и сдержанной», — твержу я про себя, но когда Петька спрашивает с порога: «Как ты?» — выливаю на него цунами информации и эмоций, рассказываю, рассказываю, все, что произошло за время нашего расставания. Накопилось.

— А ты? Как у тебя-то дела? — спохватываюсь я, наконец.

— Пришел попрощаться. Записался в «белые скафандры». Завтра еду под Орел — воевать с армией борщевика. Вот это номер! Дар речи возвращается ко мне не сразу.

Уже у двери Петя говорит: «Знаешь, Миля, ты можешь не верить, но я тебя действительно любил и люблю, видимо, до сих пор. Не хочу потерять тебя», — в его глазах поблескивают слезинки. Ничего себе!

— А насчет эвакуации, — добавляет Петя надтреснутым голосом, — постараюсь что-нибудь придумать.

Я смотрю на отходящий поезд. Дети в масках, защитных очках толпятся у окон вагона, стучат по стеклу, машут руками — рыбки в переполненном аквариуме.

Средства защиты разрешат снять только после обработки одежды и обуви специальным раствором.

Жара невыносимая. Из-под поезда настырно тянуться к платформе вездесущие борщевики. Мне кажется, я слышу пробивающийся сквозь шум движущегося состава, хруст сочных стеблей, гибнущих на рельсах. Уже через пару часов туннель, проделанный поездом в зарослях опасных растений, бесследно затянется.

Как жарко! Градусов тридцать, наверное. Изнывающие от жары провожающие трутся друг об друга вспотевшими телами. С трудом выбираюсь из толпы. Перед глазами светлая челочка Ярославы в окне вагона. Моя малышка отчаянно машет рукой, стараясь в этих движениях выразить всю свою любовь.

Я чувству, как слезы смешиваются с потом. Пот бежит тоненькими струйками под кожаной курткой, джинсами, под платком, плотно обхватывающим голову, из-за маски дышать вообще невозможно.

Я вижу ростки борщевика, вспарывающие асфальт. Медленно, но непрерывно, используя всю свою невероятную силу роста. Трещины расползаются тончайшей паутиной все дальше, все глубже, расширяясь по сотой миллиметра. Безопасная зона уменьшается с каждым днем.

Какая-то сумасшедшая на привокзальной площади, забравшись на деревянный ящик, громко кричит. Она без маски, ничем не защищена, серые патлы падают на худое бледное лицо. До меня доносится: «…кара Господня. Не от борщевика чистить нужно, от греха! Люди, покайтесь…!»

Ее крики заглушает вой скорой помощи. У метро столпились люди — очередная жертва борщевика заливает кровь равнодушный асфальт. Кто следующий? Какой-нибудь случайный прохожий, кто-нибудь из друзей, из знакомых, родных? А может быть я сама?