Плач богов (СИ) - Владон Евгения Страница 25

Она-то и подскочила с софы, как раз из страха, что София (или Валери, или Клэр, а то и все сразу) повернёт голову и посмотрит в окно, через которое Эва за ними наблюдала. А к этому она была не готова, ни физически, ни морально. Поэтому-то и было легче сбежать, при чём буквально. Что она и сделала, вроде как неосознанно метнувшись в противоположную сторону дома, к выходу на задний двор поместья.

Яркое солнце ударило по глазам практически прямыми лучами ещё до того, как она дошла до дверей и толкнула их застеклённые створки едва не отчаянным жестом. И чуть было не ослепла без шляпки и зонтика, одновременно врываясь в горячий эфир плавящегося воздуха, как в безжалостное пламя невидимого кострища. Раскалённый до невозможно белого не такой уж и большой шар дневного светила ненадолго завис над кронами высоких садово-парковых деревьев, выстроенных густой стеной всего в каких-то пятнадцати ярдах от крыльца. Не спасал даже искусственный пруд с фонтаном. Предвечерняя пора – самая нещадная и опасная. Вроде бы пик дневной жары уже понижает свою критическую температуру кипения, но земля, камни и вода настолько прогреты, будто находишься внутри жаровни, где всё плавится и обугливается не за счёт огня, а благодаря прокаленным насквозь булыжникам и углям.

Но даже это не смогло остановить очередной побег отчаянной беглянки. Она застыла на пороге всего на несколько нерешительных секунд, приложив ко лбу ладошку защитным козырьком, пока не проморгала слепые пятна с глаз и не вгляделась в представшие взору головокружительные перспективы будущего приключения. Лицо почти разгладилось и даже чуть засияло от осветившей его улыбки почти детского восторга.

Она вспомнила! Наконец-то всё вспомнила! И если не всё, то вполне достаточно для воплощения в жизнь вспыхнувшего в голове нового и куда более захватывающего плана действий. Даже раздумывать не стала. Просто шагнула и просто нырнула в гостеприимную пучину поджидающего её мира детских воспоминаний безумно далёкого прошлого и скрытого настоящего. Теперь это был не побег, а желание – чёткое, неуёмное, охватывающее воспалённый разум и чувства конкретными образами и эмоциональным наитием. И, главное, в этом не было ничего дурного, за что было бы можно получить соответствующее наказание или осуждение. Разве можно кого-то ругать за обычную прогулку, тем более в пределах имения? Хотя, по правде, не совсем в пределах.

Разросшийся сад Ларго Сулей всё ещё представлял из себя устаревшую картину начала девятнадцатого столетия, когда в моде ландшафтного искусства преобладала естественность «дикой» природы, а пейзажный стиль охватывал умы знатных европейцев не слабее заразной болячки. И всё же уход за парком и садово-парковыми постройками здесь вёлся с тщательной бдительностью, не смотря на ощущения, будто всё, что здесь росло, цвело и захватывало «незащищенные» территории, якобы было запущено и жило по своему личному усмотрению. Эвелин увидит разницу совсем скоро, как только пройдёт невидимую границу где-то в конце сада и переступит её на другую сторону – в соседнее имение, в настоящее царство тропических джунглей и то самое заколдованное королевство спящей красавицы, которое она представляла себе по дороге в поместье Клеменсов на Дубовой Аллее. Если бы не яркое предвечернее солнце, возможно так бы оно и было, как и волнение, охватившее млеющее в груди сердечко, зудящие ладошки и даже горло, могло бы оказаться куда сильным и глубоким, увидь она по-настоящему заброшенный парк в молочной дымке сырого тумана и в серых красках мрачного дождливого дня.

Глаза всё равно защипало, а дыхание перехватило нежданными тисками острейшей боли. Нет, не физической, но от этого не менее болезненной. Теперь она видела, что это был не сон, что огромный особняк с тёмными колоннами и заколоченными почерневшими ставнями большими окнами – это не плод её детских фантазий. Он существовал, взаправду. Лейнхолл. Родовое поместье её отца – её собственная колыбель жизни, семейное гнездо Лейнов, в котором она появилась на свет и прожила первые годы своего беспечного существования. И сейчас он смотрел на неё (или она на него) застывшим серым склепом человеческого гения в оковах безжалостной дикой природы, спящим (а может даже и мёртвым) великаном над гладью заросшего пруда. Если бы не птицы в ветвях окружающих деревьев и огромных шатров местных кустарников, можно было бы и впрямь решить, что здесь всё умерло на веки-вечные и не подлежит воскрешению ни при каких обстоятельствах.

Да и ей стоило не малых усилий, заставить себя сойти с места, будто её вторжение было способно нарушить царствующую здесь безжизненность. Хотя жизни тут хватало с лихвой, пусть и иной, не свойственной человеческому восприятию, но она здесь цвела и буйствовала – в тех же раскидистых деревьях, переплетённых сетях извилистых лиан и одичавшего плюща; в салатовом ковре водной ряски, почти полностью укрывшей поверхность пруда с более упрямым роголистником и почти вытесненными соцветиями местных кувшинок и водокраса. Зато сколько у берега разрослось болотной калужницы – махровым покрывалом почти одичавших жёлтых цветков. А прежние газоны – их уже просто не существовало, не под двухфутовыми зарослями осоки, ежевики и аира. Рискнуть пройтись в их чащобу не решился бы даже самый смелый первооткрыватель, особенно без высоких ботфортов на ногах и длинной палкой в руках. Эвелин даже не сомневалась, что здесь притопило большую часть земельных территорий. Если бы не кое-как уцелевшая аллея, ведущая к центральной дорожке из гранитных плит над прудом, к дворовому крыльцу дома, она бы точно не рискнула двинуться дальше. А боязно было и без того. Слишком запущенное место. Что там пряталось в непроходимом покрове той же травы, цветов и кустарников – известно лишь провидению.

Только внутренняя тяга тоскующего сердца оказалась сильнее любых защитных страхов. Она знала, что была обязана это сделать. И не потому, что хотела вспомнить, а потому что это было неотъемлемой частью её самой, той жизни и того прошлого, где она когда-то была счастлива и кому-то нужна, жизненно необходима.

К оплетённой одичавшей розой, дамским виноградом и плющом, почти почерневшей ротонде в противоположном углу карйней границы сада она не решилась пойти, даже зная, что где-то там была каменная тропинка и мостик, переходящий в спуск из витых ступенек на нижний уровень берегового участка крошечной бухточки, тоже принадлежавший Лейнхоллу. За ротондой должно было быть искусственно ограниченное русло какой-то местной речушки, благодаря которой и жил искусственный пруд на заднем дворе имения, и которая, скорее всего, не раз выходила из своих берегов за последние годы во время зимних разливов и сезонных муссонов. Конечно, Эвелин не могла не вспомнить о ней, потому что эта речушка через несколько ярдов от моста и крутого скалистого утёса спадала бурным потоком неслабого водопада прямо на морской берег. Она и сейчас его слышала, как ей казалось, с сильно приглушённым прибоем океана.

Пока её тянуло к спящему дому Лейнхолла. Очень сильно тянуло, даже предчувствуя, что она не попадёт внутрь из-за заколоченных оконных ставней и дверей, не говоря о более жёстких и куда крепких оковах из тугих лиан и вьющихся растений, оплётших мёртвое здание жадными объятиями полноправных владельцев и непобедимых завоевателей. Да, она сумела до него пройти, по аллее из сада Ларго Сулей, по гранитной дорожке над центром пруда, но едва ли ступить за порог или заглянуть в забитые наглухо окна. Только прогуляться по каменной площадке одной из параллельных террас, где когда-то под навесом плоской крыши, поддерживаемой теми самыми тёмными колоннами (теперь уже непонятного цвета), располагались удобные гарнитуры мягкой мебели дворового перистиля.

Пока сердце в груди пыталось совладать с мощным прессингом взбунтовавшегося волнения и болезненной тоски, Эва неспешно брела по открытым зонам заброшенного имения. Увы, но это был предел её незапланированного путешествия по умершему прошлому. Всё, что ей было доступно – обойти дом и пройтись по выгоревшему плитняку когда-то окружавших его аллей и дворов, единственным участкам сухой земли, не заросших по пояс травой и сорняковыми растениями местной фауны. Но и этого, как выяснилось позже, оказалось не мало. Особенно после того, как девушка вышла к примыкающей пристройке заброшенной конюшни и тут же, почти не задумываясь, прибавила шагу, едва заприметив раскрытые настежь створки крайней секции совершенно пустого денника.