Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks Страница 4

я расхохоталась, они все равно бы меня

не услышали.

Без четверти десять. Я, наконец, успокаиваюсь, закидываю руки за голову и

смотрю в потолок, разглядывая на нем

тень от абажура. "Вот видела бы мама, как ты роешься в чужих вещах... Ну, ладно,

я же не рылась, - говорю я себе

недовольно, - я же ничего не тронула".

Предположим, что он бы сунул нос в мой шкаф. В прошлый раз, полагая - и

правильно, - что мы скоро пойдем в

постель, я тихонько задвинула скользящую дверь шкафа, пока он пил кофе в

гостиной. Это было позавчера вечером.

Беспорядок и хаос: обломки моды за десять лет вперемешку с теми вещами, которые

я ношу сейчас. Месяц тому назад, ища

пиджак (потом я узнала, что он потерялся в чистке), я обнаружила старую мини-

юбку. Я с удивлением уставилась на нее, а

потом выбросила из шкафа, но все же подобрала и повесила снова: ведь у нас с ней

были приятные минуты. А какое

внимание я привлекла к себе, когда одела ее в первый раз! А вот этот старый плащ

с подкладкой из шотландки, оставшийся

еще с моих студенческих лет, или брюки, которые я купила на распродаже в

Бонвитсе, потому что они сшиты из тонкой

шерсти в клетку... Я их так и не носила: они были мне коротковаты и не шли ни к

чему. Но я их сохранила: такая удачная

покупка и покрой прекрасный...

Все эти старые, разные тряпки, кучей сваленные в шкафу; туфли - с длинным

платьем их еще можно бы надеть,

мерзкий дождевик, который раз в год я все же надеваю, когда идет проливной

дождь, а нужно выйти за сигаретами; сумка

от Гучи, - я ей не пользовалась уже несколько лет. В свое время она мне стоила

двухнедельного заработка: мне казалось, что

я достигла вершин нью-йоркской элегантности. Старые пояса, красные сапожки,

забытые мальчиком с фотографии на

зеркале, и майка, оставшаяся уже не помню от кого из моих любовников, которой я

иногда вытираю пыль.

"Ну, и что ты узнала, порывшись в его вещах? - задаю я себе вопрос. - Ну,

это человек чистоплотный. Он играет в

теннис, плавает, катается на лыжах. Он не знает, что такое механическая

прачечная. Нормально ли, чтоб у мужчины его

возраста, его профессии было десять белых рубашек, восемь розовых и одиннадцать

голубых? Не знаю. Конечно, мы с ним

почти однолетки, а когда у меня было столько одежды? Одно я знаю точно: ни у

одного мужчины, который за мной

ухаживал, не было такого ограниченного чувства цвета. Ни пурпурного, ни цвета

фуксии, ни бирюзового, ни оранжевого -

это еще ладно. Но ни коричневого, ни зеленого, ни желтого, ни красного... Все,

что у него есть, - синее, серое, белое или

черное, кроме розовых рубашек, разумеется".

Вот уж и вправду, странным человеком ты увлеклась! Не так важно, какие

вещи у него есть, но те, которых у него

нет? Я составляю список на листочке бумаги. Его авторучка видоизменяет мой

почерк: обычно он мелкий и плотный, а

сейчас крупный, с наклоном, и это меня удивляет. Нет купального халата, пишу я

первой строкой. А еще? Пижама в еще не

раскрытой упаковке. Может быть, чтобы она была под рукой, если придется

неожиданно лечь в больницу? Такие покупки

обычно делают из тех же соображений, из каких мамы велят не застегивать на себе

белье английскими булавками. Нет

шарфа, нет шляпы: голова у него, наверное, никогда не мерзнет. Но почему у него

нет джинсов? Я не знаю ни одного

мужчины - ни одного! - у которого бы не было хоть одной пары джинсов, даже если

он больше их не носит, даже если они

старые и куплены еще в 60-х годах. Нет кожаной куртки, нет блейзеров, и ни

одной, даже самой плохонькой футболки. Где,

я вас спрашиваю, вельветовые брюки? Они были у всех мужчин, которых я знала. Где

сандалии, спортивные куртки,

полосатые фланелевые рубашки?

Я просматриваю список.

- Ну, вот так, хорошо, - его голос - радостный - слышен громче в соседней

комнате. - Нет, нет, рад был тебе помочь.

До завтра. Не беспокойся... Не о чем...

Я соскакиваю с кровати, складываю листочек и прячу его к себе в сумку,

которая стоит на полу у кровати. Дверь

отворяется: он стоит на пороге и улыбается.

- Кончено! Ушел! Сейчас мы это отпразднуем, кисонька. Ты проявила чудеса

терпения. Выпьем вина?

* * *

Уже около полуночи. Мы оба лежим в постели. Вина мы так и не выпили: мы

тут же, полураздетые, наспех,

занялись любовью. Потом вместе приняли душ, и я сказала ему, что это первый душ

за десять лет: я предпочитаю

принимать ванну. Завернувшись в полотенца, мы съели три больших куска вишневого

пирога, оставшегося от обеда, и

допили бутылку шабли. Я лежу на спине, закинув руки за голову и смотрю в

потолок. Он лежит на животе, подперев правой

рукой голову, а левую положив мне на грудь. Он попросил меня рассказать ему о

моих братьях и сестрах, о родителях, о

дедушке и бабушке, о родном городе, о школе, о моей работе. Внезапно я замолкаю,

закрываю глаза:

- Пожалуйста, - говорю я, как бы расплываясь в неге, не в состоянии

повернуться к нему и сделать движение, -

пожалуйста...

Он прерывает молчание:

- Я тебе сейчас что-то покажу.

Он выходит из комнаты, возвращается с карманным зеркальцем, бьет меня по

лицу и садится на край кровати. Моя

голова падает на подушки. Он берет меня за волосы и тянет до тех пор, пока я не

начинаю снова смотреть на него. Он

держит зеркало прямо передо мной: мы оба смотрим на два симметричных отпечатка,

которые появляются на моем лице. Я

завороженно смотрю на себя. Его лицо мне незнакомо. Оно бледно, - это просто

фон, еще проступают два пятна, похожие

на боевую раскраску дикаря. Он тихонько проводит рукой по моим щекам.

На следующий день, во время завтрака с одним клиентом, я внезапно теряю

нить разговора прямо посредине

фразы: в моем мозгу всплывает видение прошлой ночи. И почти с тошнотворной

быстротой во мне поднимается желание.

Я отодвигаю тарелку и прячу руки под салфеткой. Когда я осознаю, что увижу его

только через четыре часа, у меня на

глазах выступают слезы.

* * *

Вот так все и шло: шаг за шагом. Я видела его каждый вечер, каждый новый

шаг сам по себе был почти незаметен,

он очень-очень хорошо занимался любовью. Я постепенно безумно влюблялась в него,

не только физически, но физически

особенно. И через две недели я оказалась в ситуации, которую все, кого я знала,

сочли бы патологической.

Мне никогда не приходило в голову расценивать ее так. Говоря по правде, я