Ложные надежды (СИ) - "Нельма" Страница 48

У меня уже крутится на языке очередной очень правильный ответ, но мешает входящий звонок от Глеба. Его голос сразу даёт понять: что-то не так.

— Маша с тобой? — сходу спрашивает он, и я нарочито неторопливым шагом ухожу в коридор, где очень кстати оставил сигареты.

— Да.

— У нас появилась проблема. Посмотри в сообщениях и дай мне знать, что делать.

В сообщениях от Глеба фотографии. Скамейку, стоящую у входа в общежитие, я узнаю сразу. Увы, сидящего на ней человека — тоже.

— У тебя ещё будет время всё отработать, Ма-шень-ка. Лирицкий ждёт тебя обратно только во вторник, — поясняю спокойно, хотя внутри меня уже выжигает дотла. На этот раз не только яростью. Ещё — страхом.

Пальцы по инерции движутся по экрану телефона. Заказываю еду, даже не глядя, что именно беру, потому что мысли всё равно заняты только проигрыванием партий, одна за другой, в поисках самого оптимального варианта. Эта ошибка может стать фатальной.

— И до этого времени я останусь здесь? — спрашивает Маша настолько спокойным и будничным тоном, что меня даже зависть берёт к её железному самообладанию. По моим представлениям, она должна быть вне себя от злости.

Но главное не это. Главное — её внимательный, пристальный взгляд, скользящий по моему лицу прикосновениями настолько чувственными, что хочется податься им навстречу. А надо взять себя в руки и сосредоточиться, потому что ей уже удалось заметить моё смятение.

— Да. Можешь смело отменять все свои планы, — ехидно протягиваю я, откидываюсь на спинку стула и буравлю её взглядом. Думаю. Злюсь. Сомневаюсь. Не похоже, чтобы она была взволнована от этого известия, но вдруг? Вдруг эта дурная, гиблая ревность, уже вцепившаяся в меня своими зубами, на самом деле обоснована?

Вдруг Ксюша мне не наврала?

— Тогда мне нужно забрать личные вещи, — я пытаюсь разглядеть в ней хоть одну подсказку, один маленький намёк, одну каплю правды о происходящем, но ни черта не выходит. И мне остаётся только думать, думать, думать: могу ли я на самом деле ей доверять?

Раньше у меня не возникало сомнений, кому можно верить. До того, как под подозрение попал Илья. До того, как я вынужден был признать, что иногда деньги значат больше, чем люди.

План действий складывается передо мной единой картинкой, собирается кусочками элементарного пазла, выстраивается чёткой последовательностью, которая должна будет дать ответы на все вопросы. Только меня бросает в холод от одной лишь мысли о том, что я мог ошибаться насчёт неё все эти годы. Жить выдуманной реальностью. Верить в ложь и не верить в правду.

— Съездим к тебе завтра утром, соберёшь всё необходимое, — пожимаю плечами и чуть расслабляюсь, когда она сдержанно кивает и возвращается к работе.

Я отправляю её спать намного раньше обычного. Просто не могу и дальше держаться хладнокровно, не выдавать своей тревоги и не срываться по малейшим пустякам. Остаюсь сидеть на кухне в одиночестве, обхватываю голову руками, глубоко дышу, отгоняя от себя цепных псов, — ярость и страх, — до сих пор не прирученных и посаженных на цепь. Пишу Глебу сообщение за сообщением, обеспечивая его работой на всю ночь вперёд.

А потом срываюсь и прокрадываюсь в собственную спальню как какой-то вор. Сначала держусь на расстоянии, прислонившись спиной к стене у входной двери. Наблюдаю за тем, как ритмично приподнимается и опускается при дыхании грудь, с которой сползло тонкое покрывало, и ловлю себя на том, что отсчитываю эти простые движения.

Проходит достаточно времени, но я продолжаю ждать. Погружаюсь в пучину переживаний, ныряю на самое дно своего подсознания, надеясь хотя бы там найти объяснение всем своим поступкам. Должны же быть пределы этой болезни, этого безумия, этой зависимости? Сколько ещё десятков лет должно пройти, чтобы меня отпустило?

С её губ срывается тихий стон. Жалобный, болезненный, почти сбивающий меня с ног. Пальцы беспомощно скребут по простыне, царапают её ногтями, пытаются ухватиться за воздух. Она ворочается и в панике мечется по кровати, хныкает и всхлипывает, дышит поверхностно, рвано, задыхаясь в своём собственном сне.

Я присаживаюсь на кровать медленно, аккуратно. Осторожно протягиваю руку, двигаюсь максимально плавно, боясь не помочь, а потревожить. За столько ночей мне удалось довести свои действия до идеала: пройтись пальцами по скуле, положить ладонь на прохладный, покрытый испариной лоб, подождать, пока дыхание выровняется и очередной кошмар сгинет прочь.

А сразу после исчезнуть самому, быстро и бесшумно, чтобы гордая, независимая и ненавидящая меня Маша Соколова никогда не узнала, что я преданно сторожу её сны.

Только на этот раз подушечки моих пальцев обжигаются о её кожу. И прежде, чем я успеваю заметить неладное, уже встречаюсь глазами с её угрожающе блестящим в темноте взглядом.

***

— Что ты здесь делаешь? — сердце ещё бешено колотится от страха после увиденного кошмара, и я говорю шёпотом, будто боюсь спугнуть реальность.

Кирилл как ни в чём не бывало убирает от моего лба свою руку. Не отдёргивает испуганно или воровато, а именно спокойно, даже лениво убирает.

— И правда, какого чёрта я зашёл в собственную спальню, — нагло ухмыляется он и смотрит на меня с таким превосходством, словно это меня поймали среди ночи около спящего человека. Видимо, из-за моего хмурого взгляда он не выдерживает, закатывает глаза и добавляет: — Зашёл футболку из шкафа взять, заметил, что тебе снится кошмар и решил разбудить.

Киваю ему и упираюсь взглядом в потолок, расчерченный полосами падающего с улицы света. С трудом припоминаю, что именно мне снилось, но горло до сих пор сдавливает удавкой и кажется, лишь сделай глубокий вдох — кожу на шее прорежет до крови.

Он так никуда и не уходит: сидит на кровати, и мои согнутые колени почти упираются ему в поясницу. Раздумывает о чём-то, на меня не смотрит — этот тяжёлый, тёмный, веющий прохладой взгляд я бы почувствовала на себе даже сквозь ночной мрак прикосновением влажного, мягкого мха, покалыванием кедровых веток или брызгами застоявшейся воды. Ночное молчаливое присутствие ощущается чем-то очень странным, таинственным, но ничуть не раздражает. Напротив, мне приходится признаться себе, что сейчас совсем не хочется оставаться одной.

Не хочется, чтобы он уходил.

Сбежать мне уже не удалось, и остаётся лишь терпеливо принимать всё, что происходит. Наверное, с моей стороны очень наивными выглядели надежды просто спрыгнуть с разогнавшегося на максимальную скорость поезда, конечная станция которого станет великой целью Кирилла Зайцева.

Войцеховского. Пора привыкать называть его правильно.

Кирилл Зайцев бегал покурить на лестничную площадку, пил растворимый кофе, таскался в компании ребят младше себя и собирал у реки свои сраные цветочки, которые я столько лет подряд мечтала яростно затолкать ему в глотку после каждого ночного кошмара с их участием.

Кирилл Войцеховский не утруждается даже тем, чтобы включить вытяжку на своей огромной, шикарной кухне, заполняя её едким сигаретным дымом, оседающим смолой на явно только недавно отремонтированные стены и потолок. Он ловко варит кофе в турке, словно не замечая стоящую рядом с плитой кофе-машину, отдаёт приказы и берёт на себя ответственность и наглость распоряжаться чужой жизнью. Теперь он наслаждается красотой разноцветных денежных купюр и как будто пытается тайком подсунуть мне и их тоже.

— Поехали за твоими вещами. Доберёмся как раз к рассвету, наверняка все ещё будут спать, — он говорит тихо и, не дожидаясь моего ответа, уходит из комнаты. Не могу объяснить что именно меня коробит во всём происходящем, но чувство тревоги маленьким колючим шариком оседает под рёбрами и напоминает о себе при каждом резком движении.

Его голос. Почему он такой… напряжённый? Обречённый? С такими же надрывными, мучительными нотками, какой был сразу после смерти матери.

Я не могу заставить себя подняться так долго, что это уже становится неприличным. Вместо того, чтобы быстро собраться и поехать за сменной одеждой, которая мне действительно очень необходима, ещё плотнее закручиваюсь в приятно шелковисто-прохладное покрывало и зарываюсь носом в подушку. Ещё бы не думать ежеминутно, как на повторе, что это его подушка и не втягивать в себя — как будто случайно — хранимый в ней запах.