Ложные надежды (СИ) - "Нельма" Страница 50

— Просто иди нахуй, Паша, — устало отвечаю я, чувствуя себя такой обессиленной, что хочется упасть ничком прямо на асфальт и больше не подниматься. И самое противное — такое окончание спектакля длиной в четыре месяца кажется мне очень логичным, закономерным и предсказуемым. Я могла бы просчитать его, если бы действительно захотела. Могла бы всё понять, если бы решилась смотреть на вещи реально, а не жить в сладком тумане собственных ложных надежд.

Я делаю один шаг в сторону, засовываю дрожащие руки в карманы плаща и еле сдерживаюсь, чтобы не броситься в общежитие бегом. Мне смертельно мало воздуха, меня душит горячая волна какой-то странной обиды, пустой ярости, горького отчаяния. Но прежде чем уйти, делаю глубокий вдох и смотрю прямо в глаза Кириллу, добавляя:

— И ты тоже.

***

В общежитии я успеваю занять ванную и просидеть, скрючившись под обжигающим кипятком, вплоть до того времени, пока настойчивый стук соседок в дверь не выгоняет меня обратно в свою комнату. Там я залезаю на узкую и слегка продавленную кровать, укутываюсь одеялом и сижу, бесцельно пялясь в стену напротив, выкрашенную в блеклый светло-зелёный цвет.

Меня не перестаёт морозить и тело мелко дрожит, как в лихорадке. А внутри — пустота. Выжженная огнём, вытоптанная ногами, перекопанная лопатами могильщиков голая земля, из которой, кажется, больше не суждено прорасти даже хилой травинке. Мне не больно. Мне просто никак, словно время остановило свой ход и всё живое вымерло в одночасье.

Чьи-то попытки достучаться до меня я игнорирую. Не то, чтобы специально, просто отмахиваюсь от противных и приглушённых звуков, не желая тратить последние хрупкие крупицы сил на то, чтобы пошевелиться. Не дёргаюсь и в тот момент, когда в замочной скважине начинает проворачиваться ключ, и дверь тонко скрипит, пропускная внутрь высокую тёмную тень.

Я устало прикрываю ладонью лицо. На самом деле — дарю себе возможность ещё хоть несколько минут не смотреть в наглую и самоуверенную рожу стоящего напротив Кирилла. А заодно не хочу доставлять ему удовольствие своим подавленным и разбитым видом.

Через несколько минут мне приходится смириться с тем, что первым говорить он не намерен. Так и хочется рявкнуть, какого чёрта вообще тогда пришёл, ведь отправь он сюда того же Глеба, нам обоим было бы легче. Не пришлось бы впиваться ногтями себе в ладонь до алых полукружий, чтобы болью физической, сиюминутной, реальной перебить ту, что начала выгрызать меня изнутри.

— Как он меня нашёл? — озвучиваю единственный интересующий вопрос, ответ на который поменяет слишком многое: сделает моё и без того отвратительное отношение к Зайцеву ещё хуже или чуточку лучше, даст понимание собственного просчёта или собственной безалаберной доверчивости, определит, что мне следует делать дальше, когда моя новая личность стала известна человеку, не имеющему и не собирающемуся держать язык за зубами.

— В телефонной книге у баб Нюры нашёл телефон общежития с пометкой твоего имени. Позвонил, узнал название ВУЗа, а дальше перекопал все списки абитуриентов, который всегда выкладывают в открытый доступ в интернет, и вычислил там тебя по имени-отчеству.

У меня возникает желание откинуться головой на стенку позади себя. Резко, со всей силы, чтобы приложиться затылком до тёмных точек перед глазами. Всего один раз я пользовалась городским телефоном на стойке у вахтёра — два года назад, когда совсем нелепо разбила свой и не имела возможности ни сразу же купить новый, ни попросить о помощи так некстати уехавшую из города на праздники Никееву.

Я никогда не пропускала плановые звонки с бабушкой. Боялась её расстроить, боялась сама вовремя не узнать, что с ней что-то случилось — проблемы с сердцем у неё начались сразу же после трагической гибели моих родителей. Представить себе, что она сохранит и запишет тот номер я, конечно же, не могла. Но ведь должна была? Должна была исключить все самые абсурдные возможности для возвращения призраков прошлого в свою жизнь.

И вот — все они здесь. Один караулил меня целую ночь на скамейке, второй — в собственной квартире. И теперь Кирилл как ни в чём не бывало проходит вглубь комнаты, выдвигает приставленный к столу старый и обшарпанный деревянный стул и присаживается на него, скрещивает руки на груди, так, что надетая на нём белая рубашка опасно натягивается на широких плечах.

— Не помню, чтобы я предлагала тебе присесть, — замечаю я холодно, и он тут же ухмыляется, скептически приподнимая одну бровь.

— Ты мне и зайти не предлагала.

— Рада, что ты сам это понимаешь, — киваю и чуть сползаю вниз, чтобы одеяло надёжно закрывало меня ниже шеи. Под ним — только светлая, слегка просвечивающая майка и короткие шорты, в которых я привыкла спать. Я просто не ждала к себе настолько настойчивых гостей с дубликатом ключа от своей комнаты. Но вид идеально выглаженных строгих брюк, рубашки и небрежно брошенного у двери чёрного пальто Кирилла почему-то раздражает, и я снова чувствую себя до противного неуместно. Как жирная тёмная клякса среди идеально белого листа бумаги.

Я возвращаю себе самообладание, силком вытаскиваю себя из глубин тоски и безысходности, от которых хочется просто свернуться клубочком и жалобно скулить. Мысленно считаю до трёх и смотрю ему прямо в глаза.

И без того пасмурное небо над сумрачным холодным лесом затягивается чёрными грозовыми тучами, дрожит от раскатов грома и подсвечивается вспышками молнии. Капли дождя скользят по иссохшим веткам, обволакивают изумрудные колючки, оседают на мягкий мох и концентрированной кислотой разъедают всё, чего касаются. Его топит, топит, топит и убивает то, что должно было принести спасение.

Если бы я могла, давно утопила бы его в своей ненависти.

— Его посадили на автобус до дома и проследят, чтобы не сошёл раньше своей остановки, — он не выдерживает и отводит взгляд, разглядывает что-то за окном, хотя я-то знаю, что там только глухая стена одного из старых корпусов и ряд сплетающихся ветвями деревьев, под которыми протоптали узкую тропинку, чтобы сократить путь до ближайшего круглосуточного.

Приятно обмануться и решить, что ему может быть стыдно. Ведь знаю: не может. Если не стыдно за прошлое, то с чего бы раскаиваться сейчас?

— У меня к тебе больше нет вопросов, Кирилл, так что выйди из моей комнаты и не забудь закрыть за собой дверь.

— Серьёзно, Маша? Ты выгонишь меня отсюда? — изумление на его лице быстро сменяется на более подходящую под ситуацию наглую ухмылку. — Если ты вдруг забыла, это я устроил тебя сюда и плачу за «твою» комнату.

— Я тебя об этом не просила, так что это уже твои проблемы, — внешне он никак не реагирует на моё притворное спокойствие, но я на расстоянии чувствую, как внутри всё вибрирует от ярости. И у меня тоже. Наши тщательно сдерживаемые истинные эмоции входят в такой резонанс, что стены вот-вот начнут трескаться и осыпаться под их мощным напором. — Если ты надеялся, что я с криком «мне от тебя ничего не нужно» брошусь на улицу, то сильно ошибся. Я засчитаю твои подачки как оплату и моральную компенсацию за то, что ты потешил собственное самолюбие за мой счёт.

— Моральную компенсацию я могу заплатить тебе отдельно, — пожимает он плечами, и это движение, холодный тон и смысл его слов, смачно обливающих меня грязной жижей, действуют оглушающе.

Я открываю рот, набираю полные лёгкие горького воздуха, взрываюсь и растекаюсь кровавыми каплями по постели, вновь ощущая себя обманутой, подавленной и уязвимой. Сломленной. Беспощадно растерзанной и использованной. Оступившейся.

Словно снова вернулась в свои шестнадцать, на обляпанную девственной кровью кровать в комнате Паши.

— Сделай одолжение, просто отстань от меня. У тебя было с десяток возможностей выебнуться перед Пашей, но выбрал ты именно ту, где я выглядела продажной шлюхой, — я прерываюсь на секунду, делаю ещё один глубокий вдох, новой порцией воздуха проталкиваю обратно в грудь плотный комок разрастающийся истерики, чтобы успеть договорить до того, как она вырвется наружу. — Я уже достаточно ответила за всё, что делала при жизни Ксюша. Хватит вымещать на мне злость от того, что у вас с ней когда-то не сложилось.