Инь vs Янь. Книга 1 - Галина Валентиновна Чередий Страница 51

Он приказывает, а я, вместо того что бы заковыристо послать его, подчиняюсь, будто у меня в голове засел какой-то чертов чип, который включается, стоит ему только начать говорить со мной этим своим долбаным повелительным тоном. Мелькнула только мысль, что, как ни странно, когда Рамзин пытается по-настоящему давить своей упыринной супер силой, у меня нет ни малейшего желания подчиниться, а вот когда он говорит так, я просто делаю. Но эта самая мысль быстро стала тонуть в потоке крови, что ускорилась до сверхсветовой в моем теле и ударила в голову, наполняя ее грохотом пульса и создавая настоящий хаос.

И при всей этой какофонии в голове я абсолютно отчетливо слышала шуршание ткани за своей спиной. Мне вообще не надо было смотреть, чтобы в красках рисовать в своем воображении, как Рамзин не спеша снимает свой пиджак. Через секунду он упал на мой стол. Потом опять шелест. Наверняка галстук.

— Встань! — одно слово, а у меня ощущение, что он с оттяжкой провел языком по моей спине. И опять это рвущее на две половины состояние. Одна желает яростно огрызнуться и послать на хрен, а другая восторженно вопит: «Да! ДА! ДАААА!!».

— Ты же знаешь, что я тебя ненавижу, Рамзин? — уточняю я, но все равно делаю, что сказано.

— Я знаю, что ты точно ко мне неравнодушна, — сексуальное мурлыканье и выдох у самого моего уха, от которого мой лифчик становиться орудием пытки для моих сосков, и на мои глаза опускается повязка из Рамзинского галстука. И мне моментально становится трудно дышать.

Большая ладонь ложится мне на спину прямо между лопаток и слегка надавливает.

— Наклонись и обопрись руками о стол! — звучит еще ниже и в тысячу раз опасней для моего самоконтроля. Ой, ну ладно, самоконтроль в моменты, когда Рамзин так близко и ведет себя подобным образом, это нечто из разряда мифических явлений. Типа, все об этом слышали, но кто же на самом деле верит в его существование в реальной жизни?

Мои ладони ложатся на прохладную гладкую поверхность стола, и от этого я снова вздрагиваю. Рука Рамзина движется вниз по спине, никуда не торопясь, но я прямо-таки вижу, как натягиваются некие струны во мне с каждым сантиметром его продвижения.

Ничего не могу поделать со своим дыханием, все силы уходят на то, чтобы не застонать. В противоположность медлительной руке на спине вторая рамзинская конечность вдруг в один момент расстегивает мои брюки и оказывается внизу живота. Я почти испуганно выдыхаю, сдерживая вскрик. А мое изголодавшееся по нему тело прошивает судорога чистейшего удовольствия.

— Рамзин, а что, до дома потерпеть не вариант? — пытаюсь я ухватиться за жалкие обломки разумной активности плавящегося мозга, в котором еще не стерлась инфа, где мы, и кто нас может услышать.

Он хмыкает прямо мне в затылок, прижимается сзади и потирается, давая ощутить его стоящий член настолько отчетливо, насколько это только возможно сквозь ткань между нами. О-о-ох, Яна! Все плохо, плохо! Рамзин толкается жестче, и мои ноги вдруг начинают обращаться в мягкую резину. Все просто мегахреново!

— Рамзин, а как же быть с твоим обещанием не трахать меня, пока я не попрошу? — я прямо горжусь собой ровно одну секунду. Надо же, какая у меня титаническая сила воли. Но Рамзин отстраняется, и я едва не падаю, получая от своего тела удар под дых от потери контакта с ним, и моё торжество как-то моментально испаряется.

— А ты уже готова попросить? — вот если бы не более низкий и хриплый тембр голоса, я могла бы сказать, что стоящему позади мужчине вообще по фиг на происходящее.

— Не-а. Не так быстро.

— Ну тогда, может, скажешь мне то, что я хочу знать о твоей реакции на Романа?

Почему, собственно, для него это так важно?

И если, и правда, важно, разве нельзя тоже пойти мне навстречу и поделиться хоть капелькой инфы? Почему я всегда должна быть той, кто уступает?

— А что мне будет, если откажусь? — я понимаю, что все разговоры просто оттягивают неизбежное.

— Лучше спроси, что будет если согласишься, — руки опять блуждают по моему телу, и я, кажется, прямо вижу, как мои рассудочные мысли начинают заплетаться и путаться, как нажравшийся пьянчуга в своих ногах.

— Ну и?

— Я не собираюсь отступать от своих слов, но если будешь послушной девочкой, то обещаю сделать нечто, что тебе понравится, — тягучее такое мурлыканье, за которым искусно спрятан властный рык. Этакая мягкая и ласкающая кожу нежная замша, натянутая на живой раскаленный камень.

Интересно, а можно пойти в полицию и пожаловаться на применение пыток в виде этого обволакивающего и выворачивающего наизнанку голоса?

— Бонус для нас обоих в ожидании, пока ты достаточно не поумнеешь, — продолжает издеваться Рамзин. — А если ты заупрямишься, то этот самый бонус будет только для меня.

Его пальцы спускаются ниже и оказываются там, где я их так желала почувствовать сегодня утром, и совсем слегка надавливают.

Внутренние мышцы отзываются такой судорогой, что, не опирайся я на стол, рухнула бы на колени. Да что б тебя, упырь деспотический!

— Так что ты скажешь? — его грудь опять прижимается к моей спине, сокрушая меня чрезмерной близостью.

Я должна еще и разговаривать? Прямо сейчас? Не-е-ет, это уже явный перебор.

Молчу, как стойкий оловянный солдатик, а мой хищник выжидает минуту, а потом так знакомо хмыкает. Даже знаю, как сейчас выглядит его лицо с этой «сама-ты-Янанапросилась» улыбочкой. А потом обе его руки уверенно ложатся на мои бедра, и я лишаюсь одежды ниже пояса. Мои брюки оказываются на лодыжках, и одну из них обхватывают пальцы моего мучителя и тянут.

— Подними! — командует он, и, само собой, я подчиняюсь. Ненавижу это. Хотя вы в курсе.

Рамзин действует стремительно и без остановок. Снимает мою туфлю и следом стягивает штанину и белье, а потом обувь возвращается на место. Тут же надавливает на ноги в районе коленей вынуждая расставить их как можно шире. А в следующую секунду я чувствую его рот… ну прямо там. И засранец все же оказался пророком, потому что я в самом деле ору и буквально падаю грудью на столешницу. Да, Рамзин — тиран, скотина неизвестной породы и самовлюбленный придурок, но то, что он вытворяет своими губами и языком это просто невозможно выразить словами. Хотя бы потому, что, когда стонешь и извиваешься на его лице, способность к членораздельной речи у меня полностью отключается. Господи, как же я обходилась