Елизавета Луговская - Вы прекрасны, вы грустны Страница 42

Теперь король разыгрывать влюбленного не мог никак. После всех сожжений на кострах бывшая фаворитка внушала ему только отвращение. И он потихоньку старался удаляться от нее, возвращаясь к религии и к Марии-Терезии, вечному его успокоению в трудные жизненные периоды. В этом помогла ему и вдова Скаррон, которая с любовью продолжала воспитывать детей Людовика и де Монтеспан.

Для Франсуазы началась настоящая опала. Но на этот раз она не собиралась бороться. Костры напугали ее. Она обратилась к религии. Она задумалась о том, может ли ее греховная душа когда-нибудь очиститься. Маркиза оставила двор и удалилась в монастырь Святого Иосифа, ею самой же основанный. Но она нелегко расставалась с мирскими привычками и, будучи не столь смиренной, как Лавальер, пыталась отвлечься путешествиями из Парижа в Бурбон, из Бурбона в Фонтенбло, но никак не могла найти успокоения. В своем тревожном состоянии духа она совершила многочисленные благочестивые поступки. Она соблюдала пост, говела как истинная христианка и раздавала милостыню, а если и не всегда разумно ее распределяла, то, во всяком случае, подавала по первой просьбе, с которой к ней обращались несчастные.

Еще один раз ей довелось увидеть Людовика XIV. Благодаря протекции герцогини Бургундской мадам де Монтеспан должна была быть представлена королю в числе прочих гостей.

Когда король увидел ее, он слегка оживился:

- Свидетельствую вам свое почтение, сударыня! Вы все еще прекрасны, все еще свежи, но этого мало, я надеюсь, что вы счастливы!

- Сегодня, государь, - ответила де Монтеспан, - я очень счастлива, поскольку имею честь свидетельствовать мое глубочайшее почтение вашему величеству.

Король взял руку де Монтеспан, поцеловал ее и двинулся дальше, чтобы оказать честь другим дамам. Это была последняя их встреча. Мадам де Монтеспан удалилась в свое изгнание.

Став набожной, милосердной и трудолюбивой, она, однако, осталась гордой, властолюбивой и решительной. Щедрость ее дошла до того, что она раздала бедным почти треть своего имения и, не довольствуясь пожертвованиями материальными, жертвовала и временем, занимаясь по 8 часов в день рукоделием для госпиталей. Стол де Монтеспан - а она всегда любила вкусно покушать - стал прост и умерен; избегая разговоров и всяких развлечений, она часто уходила молиться в свою молельню. Белье ее было из довольно грубого полотна. Она так боялась смерти, что нанимала женщин, обязанных ночью бодрствовать около ее постели. Франсуаза требовала, чтобы сиделки спали днем, а ночью, когда она проснется, они должны были разговаривать, смеяться. При этом казалось очень странным, что, так боясь случайной ночной смерти, она никогда не имела при себе врача.

Духовник де Монтеспан, отец Латур, сумел все-таки склонить ее к самому тягостному для нее подвигу покаяния - просить прощения у мужа и положиться на его волю. Решившись, гордая экс-любовница короля написала маркизу письмо в самых смиренных выражениях, предлагая возвратиться к нему, если он удостоит ее принять, или поселиться там, где ему будет угодно назначить. Маркиз велел ответить, что и слышать о ней не желает. И умер, так и не простив ее. Де Монтеспан носила по мужу вдовий траур.

Сохраняя до последней минуты красоту и свежесть, Франсуаза полагала себя близкой к смерти, и именно это заставляло ее постоянно путешествовать. Когда она последний раз ехала в Бурбон-л'Аршамбо, она была совершенно здорова, но говорила, что почти уверена в своем невозвращении. Она выдала за два года вперед пенсионы, которых у нее было много - главным образом бедным благородного происхождения, - и удвоила милостыню.

По прибытии в Бурбон ночью она вдруг почувствовала себя плохо, и сиделки тотчас же подняли всех. Де Монтеспан открыто исповедалась перед всеми, рассказав обо всех грехах, ее тяготивших, потом исповедалась тайно и причастилась. В последний момент преследовавший маркизу страх смерти исчез, словно холодная тень его растаяла при свете небесном, который она уже созерцала.

27 мая 1707 года в три часа ночи мадам де Монтеспан скончалась. Она завещала похоронить себя в своей фамильной гробнице в Пуатье, сердце - в монастыре Де-Ла-Флеш, а внутренности - в приорстве Сен-Мену. Хирург, освидетельствовав труп, вынул из него сердце и внутренности. Тело долго стояло в доме, пока каноники Сен-Шанель и приходские священники спорили о старшинстве. Заключенное в свинцовый ящик сердце было отправлено в Де-Ла-Флеш, а внутренности положены в сундук и отданы одному крестьянину, чтобы он отнес его в Сен-Мену. По дороге крестьянину вздумалось полюбопытствовать, что он такое несет. Он открыл сундук и, не будучи предупрежден, решил, что какой-нибудь злой шалун позволил себе эту шутку, и выбросил все в канаву. В это время мимо шло стадо свиней, и грязные животные сожрали, похрюкивая и причмокивая, внутренности одной из самых ярких и высокомерных женщин времен Людовика XIV.

Синий чулок короля

Итак, Людовик XIV благополучно расстался с коварной мадам де Монтеспан и решил искупить свои пороки в обращении к Богу. Король стал регулярно причащаться, и беседы его с аббатом Бюссоэ порой приобретали богословский характер. Под влиянием Бюссоэ король стал по-другому относиться и к королеве, он стал ласковее с Марией-Терезией, он опять вспомнил, что она его законная супруга. В его чудесном превращении сыграл роль еще один человек. Им была вдова Скаррон, которая воспитывала детей его и де Монтеспан. Она приобретала на короля все большее влияние.

Когда мадам Скаррон купила земли Ментенон в нескольких лье от Шартра, мадам де Монтеспан в ее присутствии с возмущением сказала королю:

- Как вы можете, ваше величество, отдавать замок и имение воспитательнице бастардов?

Де Монтеспан, очевидно, забыла, что родила этих бастардов она сама.

- Если унизительно быть их воспитательницей, то что же говорить об их матери! - ответила Скаррон.

И посмотрела на короля, ища у него поддержку. Король был полностью на стороне мадам Скаррон. В присутствии всего двора, онемевшего от изумления, он назвал Скаррон новым именем - мадам де Ментенон. Это еще раз говорило о том, что век де Монтеспан кончился. На ее возмущение король даже не потрудился ответить.

Прошли годы, и король очень привязался к этой доброй, спокойной женщине. Он очень устал от де Монтеспан, от дела отравителей и в компании с де Ментенон находил отдохновение. А она, казалось, и не претендовала на роль фаворитки. "Укрепляя монарха в вере, - вспоминал герцог де Ноай, - она использовала чувства, которые внушила ему, дабы вернуть его в чистое семейное лоно и обратить на королеву те знаки внимания, которые по праву принадлежали только ей".

Королева была счастлива как никогда. У нее началась новая жизнь.

К сожалению, ее счастье было недолгим. В начале лета 1683 года король вместе с королевой и двором предприняли очень тяжелое путешествие по Эльзасу. Это было последнее путешествие Марии-Терезии. Она тяжело заболела и слегла. У нее начался жар с бредом. Слабым голосом она позвала мадам де Ментенон, теперь свою лучшую подругу, которой была обязана многим. Та прибежала в слезах.

Обе женщины плакали и что-то шептали друг другу. Потом королева сказала отчетливо, так, что слышали присутствующие при этой сцене придворные:

- Берегите Людовика, дорогая.

И тут она сняла с руки свое обручальное кольцо и надела его на палец мадам де Ментенон.

Этот жест произвел на всех огромное впечатление.

К постели королевы подошел Людовик. Он был очень взволнован и расстроен. Он сказал несколько слов по-испански, чего никогда не делал, общаясь с Марией-Тере-зией. Она была очень тронута. Затем священник сделал знак Людовику, что тот должен удалиться, - этикет запрещал королю Франции быть свидетелем смерти. Вскоре Мария-Терезия, исповедавшись и причастившись, тихо умерла. Умерла так же тихо, как жила. А король, когда узнал об этом, только сказал:

- В первый раз она меня огорчила!

Де Ментенон вышла из комнаты, где только что умерла королева. Ее остановил герцог де Ларошфуко:

- Мадам, мне кажется, вам не следует сейчас покидать короля.

Наивный герцог! Де Ментенон и не собиралась его покидать, более того она собиралась быть с ним неразлучно. Кольцо королевы на ее пальце было тому поручительством.

Франсуаза де Ментенон (опять Франсуаза!) в свои сорок восемь лет еще сохраняла красоту. Говорили, что у нее была бурная молодость, раньше ее называли потаскухой и шлюшкой. Она ведь состояла в браке с поэтом, значит, возможно, у них была вполне свободная любовь. Но все это если и было, то было в далеком прошлом. Теперь мадам де Ментенон отличалась набожностью, разумностью и сдержанностью во всем. К королю она относилась с почтением, восхищалась им и считала, что на нее возложена высокая миссия помогать "христаннейшему королю", хотя, по правде говоря, этот официальный титул Людовика был не более чем титулом.