Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор Васильевич "gavura" Страница 11

Своеобразие наших отношений трудно было объяснить, да я и не пытался, мне хорошо было с Ли. Нас объединяло неудержимое стремление к свободе и независимость от окружающих, любовь к красивым вещам и экстравагантность в одежде, и постоянная готовность к любым, самым рискованным приключениям. Мы с нею были родственные души, мы жили по своим правилам, за пределами общепринятых норм, нас одолевали одни и те же ненасытные желания и жажда новых ощущений.

– Здесь ничего не происходит, все заскорузло, как кирзовые чеботы у поганого хозяина, – говорила она с тоской. ‒ Нет никаких событий, по которым можно понять, что движется время, ведь без этого перестаешь чувствовать себя живой.

Провинция ‒ самое беспощадное из болот. Ты вроде бы и не на необитаемом острове и люди тут водятся, но как же здесь чувствуешь свою оторванность от мира, как давит унылая череда однообразных будней, цепенящая скука прозябания на задворках жизни.

– Так обрыдло это растительное существование! ‒ Ли ненавидела закисшую глушь провинции. ‒ Мне уже давно, а этой осенью, особенно, не дает покоя мысль, что где-то кипит жизнь. Там происходят интересные события, а жизнь не затихает ни днем, ни ночью.

– И ты туда не попала?

– Да, я все время здесь, где нет ничего нового, здесь нет, и не будет никаких перемен. По вечерам здесь слышно, как растет трава. Но я-то не трава.

– Ничего, мы еще везде побываем, – говорил я ей и был в том уверен, – Ведь и мне не дает покоя та же, твоя мысль…

Меня тоже тревожили эти непреодолимые позывы вдаль, ощущение, что где-то далеко меня ждет настоящая жизнь. Типичные мечтания незрелой личности. Настоящая жизнь всегда здесь и теперь, а не где-то там, вдалеке.

– Наш новый руководитель ансамбля в составе украинской делегации летом был с «братским» визитом в республиках Средней Азии. Много интересного рассказывал, – мечтательно глядя в звездное небо, проговорила Ли и загадочно замолчала.

Взгляд ее блуждал где-то далеко в космическом пространстве.

– И, что же там было самое интересное? – не выдержал я.

– В этих республиках? – дрогнув бровью, переспросила она. – Ну, например, в Ташкенте или в Ашхабаде… Забыла где, на одном из приемов их угощали пловом. Местные руководители все руками наворачивают, он попробовал, и так и эдак, ничего не получается, чуть палец себе не откусил. Тогда он попросил дать ему ложку. Ложку, конечно же, не нашли. Видать, их вера не позволяет ложки в доме держать или в кибитках, не знаю, где они там ночуют. Так эти казахи или узбеки… Ну, в общем, мордва, ему штакетину из забора выломали, он ею и ел. Ничего, вкусный плов.

– И, большую штакетину? – для прояснения картины уточнил я.

– Порядочную, два раза зачерпнул, и пол казана выел, ‒ взглянув на меня критически, ответила она.

– Пол казана?.. Может, они ему не штакетину, а целую доску от своей юрты отодрали?

– Возможно, я-то там не была. Интересно путешествовать. В мире есть столько мест, где я ни разу не была. Мне хочется везде побывать, я так много всего хочу увидеть.

– И поесть?.. – несмотря на свою грациозность, она любила вкусно поесть, хотя редко могла себе это позволить.

– Всенепременно! – блеснув глазами, расхохоталась она. ‒ Конечно же, надо все испробовать. Только так и не иначе.

Ли, как и я, родилась в дороге. У нас обоих горел в крови неугасимый огонь странствий, как и у многих других, тех, кто в детстве переезжал с места на место. Сформировавшееся у них биополе не совпадает с геофизическим фоном ни одного из временных мест их проживания. Они всю жизнь ищут и не находят то, заветное место на земле, где им будет хорошо, и всему этому есть объяснимый физический стимул: несовпадение их изначального биополя с геофоном нынешнего обитания. Эту новую, но пока не подтвержденную наукой теорию, Ли с увлечением мне разъясняла.

– Притянуто за уши, – возражал я, хотя невнятная тоска по далеким краям не оставляла меня никогда. Синее небо и вода всегда зовут меня в дорогу. – Догадки да предположения, и никаких фактических доказательств, ‒ подвел черту я.

С моей точки зрения, все это было занимательно, и не более. Пришло время, и я убедился, что в этом есть свой сокровенный смысл.

* * *

Париж ‒ «Париж»…

Когда не было гастролей, свое утро Ли, как правило, начинала в популярном в узких кругах кафе без названия на углу проспекта Ленина и улицы Сталеваров. Постоянные посетители называли его «Париж». Почему «Париж», а не, скажем, «Канкрыновка» или тот же «Чертомлык»? – вопрос риторический. Скажешь: «Встретимся в «Париже», и у тебя возникнут совершенно неординарные ассоциации. Мелочь, конечно, но приятно. Тем более, что умение жить и выжить в этом узком, смердящем затхлой кислятиной мире, состоит в умении делать события из мелочей. Они помогают нам вырваться за границу обыденности.

Каждый день Ли отправлялась сюда, как на работу. Здесь она встречалась со своими приятелями и знакомыми, которым не было числа. Это был ее клуб, где собирались все и отовсюду. Ли просиживала здесь днями с неизменной чашкой кофе в руке в окружении зараженных неизлечимым снобизмом интеллектуалов, томных декадентов и манерных эстетов. Она принимала активное участие в дебатах о смысле фразы: «рукописи не горят» из «Мастера и Маргариты» и в бурных спорах о том, сколько раз: 16 или 17 Сталин приходил смотреть «Дни Турбиных», либо в зубодробительной критике нового романа Маркеса и в безмерном превозношении «Зеркала» Тарковского.

Все они до странности чем-то очень годились, но нельзя было понять, чем? Воспаряя в своих разглагольствованиях в заоблачные сферы, они с нарочитой небрежностью снисходили к собеседнику, как бы исполняя тяжелую обязанность. В своем демонстративном поведении они всячески подчеркивали собственное превосходство. Меня тошнило от их высокомерия, несвойственного умным людям. Своя точка зрения возводилась ими в неоспоримую истину последней инстанции. Их категоричность в отрицании чужого мнения, чередующаяся, с необоснованным преклонением перед модными новинками, претили мне.

Тогда как Ли, воспринимала их вполне терпимо, она с вниманием выслушивала их пространные, часто беспредметные рассуждения. В ней они находили благодарную аудиторию, которой им так не хватало. И это Ли! ‒ которая, безошибочно различала, когда человек говорит от чистого сердца, а когда рисуется, тряся словесами. Был ли это интерес познавателя человеческих нравов или праздное любопытство, не знаю. Но, знаю достоверно, она никому не льстила. В ее манере общения было столько естественной искренности, что это располагало к откровенности.

Она не только слушала, но и умело излагала свои мысли, суждения ее были метки и весомы, будь то похвала либо неодобрение. Речь ее лилась свободно и слов она не искала, но в словах ее не было обычной трескотни: не многим дано малым сказать многое. Я просто удивлялся временами, откуда у нее брались такие слова? Они легко приходили к ней на ум и каждое из них, говорилось с жаром, удивляя блеском и остротою мысли, а голос ее от природы звучал непритворно сердечно.

Ее высказывания и остроты моментально подхватывались и многократно повторялись в ее окружении. Иногда они воспринимались, как удачная шутка, а иной раз, как блистательный афоризм, который преподносился знакомым в виде изысканного гостинца. Не одного меня впечатляло сочетание тонкого остроумия с оригинальностью ее суждений, в которых чувствовалось что-то свое, не заштампованное, личное. При этом было заметно, что она не вынашивает свои своеобразные мысли и не изобретает хлестких выражений; первые, рождаются спонтанно, а вторые, приходят легко, сами по себе.

В общем, это был союз непризнанных гениев, неоцененных талантов или, как минимум, нераспознанных дарований. Невзирая на лень, эгоизм и гипертрофированное самомнение, они тянулись к общению. Все они жили, как на вокзале, всё собираясь куда-то ехать или что-то сделать: написать потрясающий киносценарий, шедевральную картину либо умопомрачительную рок-оперу, но только собирались, ничего не предпринимая, не имея ни минуты свободного времени и ничего не делая.