Из тьмы - Елизавета Викторовна Харраби Страница 12

пруд, девушка принялась щекотать одну из подруг, невысокую блондинку в розовых пуантах и с золотистым гребнем в волосах. Их одежды (а почему танцовщицы не переоделись после репетиции, оставалось для Тёмы приятной загадкой) искрились на солнце в такт трепещущему малиновому закату, и звонкий смех так и сыпался жемчужным бисером вдоль грушевой аллеи, ослепляя прохожих светом счастья и молодости. Вдруг Маргарита подбежала к одной из груш и легонько коснулась тонкими пальцами нижней ветви, той, на которой распустилось больше всего цветов. Девушки долго спорили, сорвать ли им эту красивую ветку; и если всё-таки унести с собой, то кому посчастливится поставить её в вазу у себя дома?

— Пусть живёт веточка, — ласково произнесла Рита и улыбнулась подругам. — Здесь она родилась, тут её дом, пусть остаётся да радует глаз каждого, кто пройдёт мимо!

И танцовщицы, вновь засмеявшись, синхронно упорхнули из парка, словно пушинки, подхваченные заботливым весенним ветром.

«Безупречна!» — не выдержав, выкрикнул Артемий ей вслед, но девушка, конечно, уже не слышала его.

— Ты безупречна, Маргарита, — вновь шепнул Тёма, получив бесспорное одобрение майского ветра, взъерошившего его густые кирпично-рыжие волосы.

Юноша подошёл к цветущей груше, которой любовалась грациозная прима, и тоже погрузился в размышления: стоит ли срывать её? Почему-то эта ветвь возымела для Тёмы огромное значение, став единственным мостом, построенным на пути к Ритиному сердцу. В каждом цветке этой груши теперь была заключена её душа, её смех и свет карих глаз. Но достоин ли он её безупречного жемчужного аромата, если даже сама Рита не осмелилась нарушить гармонию цветения своей души?

«Правильно, пусть живёт веточка», — улыбнулся Тёма и, наклонившись, вместо грушевой ветви поднял с земли сухую чёрную корягу. Большего, по его мнению, Кравченко пока достоин не был. Цветущий сад свою работу выполнил, больше здесь делать было нечего, и Артемий, захватив с собой палку, побрёл дальше. У выхода из парка он заметил двух детин в чёрных плащах, полировавших остатки зубов дешёвыми сигаретами. Мальчик вперился взглядом в асфальт, сжал в руке корягу, прошмыгнул мимо подпиравших ворота атлантов и помчался, что было сил, из мрачных дворов на светлый многолюдный проспект.

Наш романтичный бездельник остановился на перекрёстке у светофора. Пешеходы ждали зелёный свет, и за минуту ожидания Тёма придумал новый способ развлечься. Когда загорелся зелёный, рыжий хохмач бросил палку на середину дороги с криком: «Апорт!» С нескрываемым наслаждением он хохотал над людьми, бегущими на другую сторону дороги. Развесёлый командир подобрал корягу, вернулся на тротуар и стал ждать следующего потока пешеходов.

Провернув свой коронный трюк ещё три раза, Артемий им пресытился. У остроумия тоже есть срок годности. Неутомимый проказник стал искать новые занятия под стать его прихотливому чувству юмора.

Коллекция занимательных фрагментов вечера пополнилась, когда он увидел магазин «Фиксированная цена». Тёма пожал плечами, зашёл. Стал оглядываться.

— А здесь правда всё по тридцать? — спросил он молодую девушку-консультанта.

— Да, конечно, — приветливо ответила та. — Могу я вам чем-то помочь?

Тёма улыбнулся и сунул ей в карман пятидесятирублёвую купюру:

— Сдачи не надо. Прогуляемся?

После пощёчины у Тёмы долго болела щека. Он бродил по улицам, всё потирая её и грустно вздыхая. «Зато эффектно получилось!» — утешал он себя, жалея лишь о том, что про его жизнь не ставят комедий в театрах. Следующим магазином, на который наткнулся парень, стал алкомаркет. Тёма шагнул внутрь, готовясь пропить последние деньги, и чуть не завизжал, когда увидел у прилавка одного из верзил, что час назад курили в парке. Угрюмый атлант прекратил флиртовать с продавщицей, развернулся и уставился на оцепеневшего мальчишку.

«Здрасьте», — пропищал Тёма и устремился к выходу, но тут его схватил за шкирку второй громила в плаще. Он подышал на испуганного школьника перегаром, зло прищурился и прошептал:

— Кто тебе разрешил с нами здороваться, Кравченко?

Юноша обречённо сглотнул, услышав свою фамилию, и приготовился помирать. Он затрясся, заскулил, проверил карманы и дрожащей рукой протянул бандиту смятые купюры.

— Возьмите, пожалуйста. Это всё, что есть. Клянусь, я вас не видел и не слышал. Можно я пойду домой?

Двухметровый бугай расхохотался на пару со своей копией у прилавка, отпустил малолетнюю жертву и сунул мальчику обратно его тысячу рублей:

— То-то. Не видел и не слышал. А теперь п-шёл!

III

У Иры не было больше сил ухаживать за Джоанной, которая в знак благодарности кусалась, ходила под себя и закатывала истерики, если каша вдруг оказалась недостаточно сладкой. Тогда Ян добровольно записался в няньки и предложил Ире самому заниматься воспитанием Клеменс, чему Дивановская была рада несказанно.

Удивительно, что, как только Ирина оставила Джоанну в покое и передала полномочия Яну Кравченко, девочка сразу повеселела и перестала кусаться. Ян ей нравился так же сильно, как и она ему, так что трудностей взаимопонимания ребята избежали. Ира знала английский язык лучше Яна, но Ян говорил на нём куда нежнее и был с Джоанной намного терпеливее, так что Джо разговорилась на вторую неделю и с тех пор болтала без умолку с утра до ночи. Она научилась улыбаться и махать рукой в знак приветствия, но человеческих взглядов по-прежнему избегала и ни в какую не хотела смотреть Яну в глаза. Тогда юноша отложил игры в гляделки на следующий год и занялся её гигиеной.

Джоанна в первый же день позволила мальчику одеть себя, почистить себе зубы и накормить себя кашей с ложки, чего Ире в своё время приходилось добиваться неделями. Вскоре Ян научил девушку самой держать в руке зубную щётку, наносить на неё пасту и споласкивать после чистки зубов. Позднее Джоанна научилась обращаться с обеденной ложкой, добавляя ею клубничное варенье в овсянку, а ещё чуть позже — с вилкой и ножом.

Наконец, Ян вымолил у Иры право сопровождать Джоанну при мытье в душе и следить за тем, насколько успешно она справляет нужду в туалете. Мальчик выпрашивал согласия неделю. Ирина, как и всякий здравомыслящий человек, не собиралась верить на слово возбуждённому мальчишке, заявлявшему о добрых намерениях и помыслах. Она мучила его наставлениями, не имевшими начала и конца, состоявшими из обрывков фраз вроде «она больной человек, Ян», «будь умницей, не тронь её», «я бы не доверила никому, кроме тебя», «уважай её тело», «она ребёнок, она не понимает», «я не могу больше терпеть, но некому и поручить», «надеюсь, ты позаботишься о ней», «если узнаю, что пялишься на неё, — выгоню из дома!» Как только Ирина убедилась, что Ян кивнул достаточное количество раз там, где предполагалось, она позволила