Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке Страница 15

бодро пели два тонких голоса. А потом, проиграв нечто печальное на аккордеоне, перешли в другую тональность:

— Как же это и когданаступили холода?В стылом саване земля,птиц не слышно, лишь беда…— Осторожно подкралась беда…

Анна закрыла окно, задернула бархатные шторы, подтянула в часах опустившуюся гирю и упорно уставилась на маятник. Казалось, он устал ходить из стороны в сторону, а стрелки и вовсе застыли. Не выдержав бесконечного ожидания, Анна вскочила, взяла тетрадку и стала быстро писать:

«…Тебя нет. Тебя нет. Тебя нет. Это стучат часы. Много, много раз. Я пишу, чтобы меньше дрожали руки. Вернись, пожалуйста, вернись. Ты же обещал, что мы никогда не расстанемся. Я не смогу без тебя. Без тебя ничего не нужно. Ничего не может быть. Ничего! Ты же сам сказал: разлука — маленькая смерть. Нет! Нельзя так думать! Нельзя. Я смотрю на портрет и она соглашается со мной — та счастливая, еще ничего не ведавшая женщина. Она говорит: все будет хорошо, надо только научиться ждать и быть сильной…»

В дверях задребезжал звонок. Анна впустила в кабинет немецкого офицера и только тут узнала его. Казалось, Вернер тоже был удивлен встрече.

— Добрый день, мадмуазель… У вас не заперта дверь, но я на всякий случай позвонил. Собственно, я по объявлению насчет Истории Франко-Прусской войны в пяти томах. Указан этот адрес. Вот уж не ожидал увидать вас вместо уважаемого научного старикана! Приятнейшая встреча…

— Объявление дала я. Приходится понемногу распродавать книги моего отца. Он был профессором истории в Университете.

— Так Руперт Грас — ваш отец? Известный в Европе специалист, гордость германской науки. У фроляйн отличная наследственность.

— Присядьте, я принесу книги.

Она вышла и быстрый взгляд Вернера нескромно пробежал оставленное на столе письмо.

— Цена, я думаю, не слишком велика, — Анна положила перед покупателем принесенные тома.

Вернер с видом знатока просмотрел титульные листы: — Полагаете, профессор не вернется на родину? Разумеется, ему не по душе новая власть. Не спорьте! Нам прекрасно известны настроения местной интеллигенции. Взять хотя бы вашего близкого, как я понял, знакомого мсье Тисо.

— Мишеля? Я не знаю человека, более равнодушного к политике. Его интересуют лишь бизнес и фотография. Он ведь отличный мастер.

Вернер усмехнулся: — Отличный! Но мне почему-то кажется, что портреты высокопоставленных лиц, сделанные господином Тисо, имеют погребальное выражение. Ну, как бы смотрят на нас с памятника.

— Какие мрачные фантазии для офицера победоносной армии.

— Скажу вам даже больше: — некоторые из клиентов Тисо, снятые, скажем так, в погребальной манере, действительно отправились в мир иной. Причем не самым приятным образом. Генерал Зоннигер застрелен вместе с шофером во время загородной инспекции. Штабс-капитан Оттман задохнулся от утечки газа в собственной постели, а Гартмана — вояку и силача — зарезали воришки! И ведь все эти люди не только были клиентами Тисо, они имели определенную причастность к некой важной военной операции. Операция провалилась.

Заметив потрясение Анны, Вернер громко расхохотался: — Напугал! Напугал! Ведь подумали сейчас, милая моя, что и ваш труп найдут с перерезанным горлом, а милого Мишеля объявят Джеком Потрошителем. Это моя месть за измену, Неневеста!

— Не знала, что вы такой шутник, Анна отвернулась к полкам с книгами, скрывая смятении.

— Ах, сам не разберу, когда шучу, а когда говорю правду… В сложное время живем. Забудем неудачный инцидент, фроляйн Грас. Книги я беру и более того — намерен продолжить свои ухаживания, милая Анна. Если, разумеется, вы пошлете к чертям своего фотографа. А знаете что? Лучше я его арестую, чтобы не путался под ногами!

— Простите, у меня болит голова. На сегодня я устала от вашего юмора, капитан. На мой взгляд, он годен только для цирковых реприз. — Анне удалось скрыть испуг, а злость все же прорвалась.

— Намек понял — визит затянулся. Так оставьте книги за мной, я зайду за ними на днях. И подумайте о нашем будущем. Ведь все может измениться, если хорошенько подумать, правда? — Щелкнув каблуком, Вернер удалился.

Перечитав свою записку, Анна спрятала ее за рамку портрета. Потом снова свернулась в углу дивана, растворяясь в мерном ходе часов.

Было уже совсем темно, когда в комнату вошел Мишель, усталый, грязный, с фотоаппаратом на плече.

— Господи! Ты! — Анна бросилась к нему на шею и они долго стояли обнявшись.

— Боже, прошла сотня лет. Посмотри, я поседела! Я стала старухой! Я пережила все-все самое страшное — тебя схватили, тебя мучают, убивают… Ты уехал от меня и больше никогда не вернешься. Я оставила открытой дверь… — горячо шептала Анна ему в шею.

— Девочка моя… Глупышка. У меня было серьезное дело. Я не могу ничего объяснять тебе. Видишь — я приобрел новый аппарат, «Лейка» — прекрасная немецкая техника. Почти новенький. Мы снова будем «охотится».

— Разве ты был в лесу? Без меня?

— Не надо задавать вопросы, на которые я не могу ответить. Не имею права. Забудь, пожалуйста, и никогда больше не тревожься, если меня нет.

— Ты опять уедешь!?

— Время от времени мне надо навещать больную тетю в Брюгге.

Анна заглянула ему в глаза: — Я поняла. Так надо думать. Так надо говорить всем… Сегодня сюда приходил Вернер и вел себя странно, очень странно… Я должна тебе рассказать.

— Тсс… Дома мы будем говорить только о приятном. Свои страхи и сны ты поведаешь мне лесу. Только в лесу.

Вера бережно разгладила помятый листок.

«…Надо только научиться ждать и быть сильной….» — писала Анна и лиловые чернила расплылись от падавших на листок слез.

— Не думаю, что даже в лесу Мишель рассказал ей всю правду — не мог.

Михаил Кириллович Левашов был советским разведчиком, давно работавшим в Европе. До начала Второй мировой войны он собирал информацию о распространении фашистских настроений и организаций в странах западной Европы. Теперь он выполнял важные поручения Центра, собирая сведения об ответственных лицах оккупационных войск и снабжая организацию Красный Крест фотодокументами, свидетельствующими о преступлениях фашистов против мирного населения.

У него было много влиятельных клиентов и он частенько уезжал куда-то со своим новеньким фотоаппаратом. Уезжал, не предупредив Анну. Она ждала, обмирая от мысли, что однажды так и не дождется его.

А он, играя со смертью, упорно думал о домике с огородом в одной очень справедливой и очень счастливой стране с молоткастым серпастым гербом… Знал ли он правду о своей родине? Верил ли в магическую власть Сталина? Трудно сказать. Не сомневаюсь только, этот человек должен был верить в счастливое будущее своей земли с ее домиками, яблонями, луком и укропом. И твердо знал, что будет сражаться за это будущее до последнего вздоха. А еще он знал, что товарищи по оружию не предадут его.