Экранизации не подлежит - Гарри Т. Ньютон Страница 2

ядовитой сплетницей, ссорившей даже лучших друзей, старались лишний раз не связываться: «Не трогай гэ — не будет штыну». Если же собирались после работы всем отделом ехать в боулинг или на каток, никогда не приглашали Машу. Однажды девушку довело до слез, когда ее не поздравили на работе с днем рождения. Но выплакивая обиду, не понявшая истинных причин бойкота, Маша не избавилась от желчи, которой в самых ярких красках поделилась по телефону с мамой. После сочной тирады дочери о враждебности со стороны сотрудников, воинственно настроенной мамаше пришлось приехать на работу к Маше с единственной целью: защитить дочь от монстров. Возвращалась та с ощущением морально униженной родительницы, пришедшей со школьного собрания, где узнала горькую реальность о дочке-двоечнице. Шло время, но ни в одном другом коллективе, куда пристраивала Машу мама, та надолго не уживалась. Все происходило по обычной схеме: перессорившись со всеми, дочь жаловалась Рите, та приезжала и выслушивала от начальника вежливую просьбу забрать от них бессовестную фурию.

На недоуменные вопросы Григорича, почему Маша такая неуживчивая, Рита вздыхала, пеняя на дурные саратовские корни, доставшиеся дочери от ее покойного отца. Убежденная в том, что какая никакая, но она же — единственная дочь и ничего тут не поделаешь, Рита продолжала защищать Машу перед всем миром, что бы та ни вытворяла. А творить и творить довольно активно Маша начала сразу же с появлением в их доме Григорича. Поначалу она пыталась заставить и его подчиняться своим капризным хотелкам и даже высказалась матери, почему бы ее мужу не давать Маше денег, ведь он как бы ее отчим. Рита настораживалась, но молчала. Когда же Маша, не различавшая берегов, если попахивало легкими деньгами, задавала тот же вопрос Григоричу, то мгновенно получала неожиданный для себя ироничный ответ с усмешкой: «Деточка, а ты заработай. Убери на кухне бардак — получишь пятак. Уберешь кроватку — получишь десятку». Так нагло указывать Маше на ее слабые места, считавшиеся нормой, никто себе не позволял. Но, несмотря на собственную неуверенность по жизни Григорич, тем не менее, не терпел наглых девочек. «На мне где сядешь, там слезешь» — приговаривал он, провожая взглядом очередную обиженную хамочку, выходившую из комнаты с обиженной физиономией и оттопыренным задом. Григоричу часто пеняли:

— Как можно так грубо обращаться с женщинами!

На что тот мягко отвечал:

— О, что вы! С женщинами я сама деликатность. У меня даже есть список тех, кому я посвящал поэмы и еще больший — тех, кто выплакивал длинные ароматные письма лично мне.

— Но вы только что оскорбили Вику.

— Кого? Ах, эту. Вы вправду находите ее женщиной? Или понятие о женщине у вас дальше половых признаков не распространяется?

Ответ обычно повисал в воздухе, но те женщины, которые были свидетелями подобных разговоров, старались после как-то угождать старомодным понятиям Григорича о женщинах — как о Натальях Гончаровых, не меньше. Некоторые из них, впрочем, расцветали на глазах к странному неудовольствию их мужей. Сам видел. Однако с тех пор Маша не упускала возможности по любому поводу плеснуть ядку какой-нибудь базарной фразочкой в сторону Григорича и тут же захлебнуться, получив в ответ: «Ах, Моська! Знать она сильна, что лает на слона».

Взаимная их неприязнь, переросшая с годами в ненависть, доводила Риту, разрывавшуюся меж двух дорогих ей людей, порою до полного отчаяния. И если в силу природного упрямства дочь не желала идти на компромисс, то Григорича Рита легко могла уговорить помалкивать и не вступать в интеллектуальные дискуссии с Машенькой, от которых та неистово зверела. Это еще ладно, но Рита пошла дальше. Она умоляла мужа никогда не вмешиваться в ее скандалы с дочерью, которые в основном касались бытовых вопросов. Даже если Маша доводила мать до слез, Григоричу категорически запрещалось реагировать. В недоумении разводя руками, тот заявлял:

— Я же муж. Как же мне не защищать тебя?

Подобные сентенции, однако, не имели никакого эффекта на Риту. И если случалось, что Григорич вступался за жену, жаля Машу острыми метафорами, Рита моментально переносила обиду на мужа и хваталась за голову:

— Не смей оскорблять мою дочь. Она и так тяжело мне досталась. Терпи. Ради меня терпи.

И он терпел, затыкая уши берушами, хотя даже сквозь них пробивал истерично визжащий голос Маши, постоянно чего-то требующей от матери. Когда дочь видела, что имеет прежнюю власть над Ритой, с успехом манипулируя тою, Маша немного успокаивалась и ехидно улыбалась Григоричу. Только муж с женой решали провести романтический вечер и отправлялись в театр, как тут же возникала дочь, которой срочно нужна была мама, чтобы ехать с той на примерку какого-то платья. Только жена соглашалась сопровождать мужа к врачу по поводу его головных болей, как возникала Маша, которой мать нужна была дома, ибо именно в это время придет мастер по ремонту компьютеров. И Григоричу, долго страдавшему от панических атак из-за проблем с сосудами, приходилось добираться до больницы в одиночку. После работы, когда Рита с Григоричем уединялись в своей комнатке, Маше опять что-то требовалось. Несмотря на больные ноги, трепетная мать бросала умоляющий взгляд на мужа и получив в ответ унылое понимание, покорно уходила из дому по делам шантажистки. А иногда и более того: Рита чуть ли не на коленях умоляла Григорича помочь ее бедной дочери. Помочь — значило сделать все самому даже в ущерб себе. Например, отказаться от денежного заказа и потратить время, сдав за Машу гос. экзамен по английскому, благодаря чему той вообще удалось получить диплом. Скажете: Какой же он дурак? Нет, Григорич просто очень любил свою жену.

Прошло несколько лет и все ахнули, а Григорич вздохнул: Маша вышла замуж, а вскоре появились и дети. Забрезжил огонек надежды, что теперь все изменится к лучшему, и они с Ритой освободятся от кабалы эгоистичной дочери. Но оказалось, что мест на шеях бабушки с дедушкой вполне хватает и на четверых. Еще бы! С супругом Маше особенно повезло: произошло гармоничное слияние двух половинок. Если у одной в характере чего-то не хватало, то другой тут же с лихвой компенсировал брешь из ходовых запасов собственной натуры. Вован, поселившись в квартире Риты, слыл еще тем академиком хитрологических наук. Главным принципом в жизни считал один, которому не без успеха учил и детей: «Устраивайтесь в жизни поудобнее».

Сколько раз на протяжении пятнадцати лет вынужденного совместного сосуществования двух семей Григорич намекал ему, что хорошо бы оплачивать квартиру пополам, да только хрена лысого. Вован сразу же переводил разговор на другую