Светлана Демидова - Любить птичку-ткачика Страница 22

Мила резко дернулась, когда почувствовала на своей шее легкий поцелуй. Не липкий и слюнявый, которого она ожидала, а чуть шершавый и прохладный, как касание шелкового постельного белья. Потом еще один. Поцелуи слетали на кожу ее шеи и груди. Цебоев не касался Милы руками, и это было неожиданно приятно. Только прикосновение губ, сухое, нежное, не жалящее, а благоговейное. Так бы целовать прекрасную мраморную статую. И она лежала замершей статуей, а поцелуи продолжали слетаться на ее тело, будто бабочки. Им, этим бабочкам, не сиделось на месте, и они перелетали с шеи на грудь, с груди на живот. Одна, самая крупная, слегка царапнула своими цепкими лапками сосок, и Мила подалась вслед за ней. Не улетай, бабочка… И она не улетела. Она перелетела на другой, а потом ниже… ниже… еще ниже… «Больно вам не будет…» Еще бы! Разве бабочки могут сделать больно? Впрочем, это уже не бабочки… По ее телу скользят побеги какого-то удивительного растения, возможно, мягкого плюща со щекочущими усиками. Эти усики могут проскользнуть куда угодно, и уже проскальзывают… А это что? Это уже человеческие руки, ладони, пальцы… Надо же… Миле хочется, чтобы этим рукам было доступно все… А ее, Милины, руки сами собой раскинулись в стороны… ноги в стороны… И вся она, как пятилучевая звезда, разгорелась, но не холодным небесным светом, а жарким искрящимся пламенем.

Мила и сама не поняла, когда ее руки успели сомкнуться на спине мужчины, когда она подставила ему свои воспалившиеся губы. Она вся перелилась в поцелуй. Её, как оказалось, доселе дремавшая чувственность, накатила горячей волной, которая сметает все страхи, условности, недоговоренности. Мила с неохотой оторвала свои губы от мужских, потому что ей уже хотелось большего. Ей нужен был весь он. Они должны были стать с ним одним существом, и стали им…

А потом опять поцелуи, как бабочки, а после:

– Я люблю тебя, Людочка…

Он не знал, что она никогда не была Людочкой. Она всегда была Милой, Милочкой…

– Я влюбился в тебя, как только увидел… Даже если больше никогда ничего… ты уже была со мной… Я буду помнить это всегда…

– Лучше не говори ничего, – прошептала Мила и наконец открыла глаза.

Сейчас наваждение спадет. Она увидит перед собой розового поросенка. Эта сказочка, пожалуй, будет покруче «Красавицы и чудовища». Невзрачная Птичка-Ткачик (кажется, так назвал ее Олег) и Розовый Веселый Поросенок. Никакому сказочнику не приснится и в самом страшном сне. Мила повернула голову к Цебоеву. Перед ней лежал плотный сильный мужчина, ничем не напоминающий поросенка. Мила резко выдохнула и, чуть приподнявшись на локте, вгляделась в лицо Владимира. Оно казалось несчастным.

– В чем дело, Шерлок Холмс? – спросила она, понимая, что не сможет вот так запросто прямо сейчас назвать его Володей или… Вовой… Интересно, как его зовут друзья?

– Может быть, все-таки выпьешь чаю? – вместо ответа спросил он. – Мне хочется… напоследок напоить тебя тем чаем, которым собирался.

– Напоследок?

– Ну да. Ты выполнила свою часть нашей сделки, теперь дело за мной. А я, как ты догадываешься, могу заниматься своей частью только… вне постели…

– А деньги? Сколько ты возьмешь с меня денег? – спросила Мила, с трудом говоря ему «ты».

– Денег? – удивился Цебоев.

– Да. Сегодня я сделала только… предоплату.

– Ах да… – усмехнулся он и поцеловал ее руку. – Считай, что заплатила мне сполна.

Он отвернулся от Милы, набросил на плечи черный махровый халат, в котором, видимо, пришел в спальню, и отправился на кухню. Она, закутавшись в синий шелк, размышляла. Да-а-а… с ней произошло непостижимое… Этот странный человек сумел сделать так, что в ее организме открылись потайные клапаны, из которых, будто горячий пар, прорвалась обжигающая чувственность. Мила не была так раскрепощена даже с Олегом, которого любила. Она всегда немножко стеснялась Романца. Может быть, потому, что не считала себя ему ровней. Он был известный, блистательный, красивый, а она… так… скромная Птичка-Ткачик…

С Владимиром Юрьевичем она не стеснялась. Сделка – так сделка. Она ему – свое тело, он ей – ее ткань. Она сначала презирала его и злилась, а потом вся отдалась тому, что между ними происходило. И… черт возьми… это было неплохо… нет… не так… это было хорошо…

Дверь в спальню открылась. Владимир Юрьевич вошел с небольшим подносом, на котором исходила душистым паром пиала с золотыми драконами. Рядом стояла плоская тарелочка с кусочками сотового меда, в который была воткнута изящная ложечка с витой ручкой.

– Ты любишь мед? – спросил он, присев на постель.

– Люблю, – охотно отозвалась Мила, которая действительно любила мед и именно сотовый.

– Тогда попробуй. Он настоящий. С пасеки моего друга.

Мила села на постели. С ее груди сползло одеяло в синем пододеяльнике, но она не спешила прикрываться. Она взяла в руки пиалу и сделала маленький глоточек. Небо чуть обожгла душистая, слегка горьковатая жидкость.

– С чем чай? – спросила она. – Что-то знакомое…

– С черемухой. Она не так давно отцвела.

– С черемухой? Китайский чай с русской черемухой?

– А что? Не нравится?

– Просто необычно…

– А ты с медом, с медом…

Мила отломила ложечкой слишком большой кусок. Янтарная капля упала ей на грудь и, щекоча, потекла к обнаженному соску… Она подняла глаза на Цебоева и удивленно спросила:

– И чего же ты ждешь?

Владимир Юрьевич взял у Милы из рук пиалу и ложку, заливающую ее грудь медом, быстрым движением задвинул подносик под кровать и осторожно дотронулся до ее плеча. Мила повернула голову и прижалась щекой к его руке, и тогда он припал к ее медовой груди. И уже она сдирала с его плеч мягкий черный халат. Она хотела, чтобы он еще раз заставил ее воспламениться и пылать той первобытной страстью, которой она в себе раньше не знала.

Мила и не заметила, как назвала его Володечкой, потом милым…

Они провели вместе ночь, а утром она проснулась в его объятиях совершенно новым человеком, то есть другой женщиной, с новым о себе знанием. Она, Мила, вовсе не невзрачная Птичка-Ткачик! Она неистовая валькирия, объятий с которой должны искать мужчины! Не ей теперь ревновать и мучиться! Им! Даже если у Владимира Юрьевича не получится распутать дело о беззастенчивом плагиате ее авторской ткани, он уже и так помог ей. Она обрела уверенность в себе, а это дорогого стоит!

– Мы еще увидимся? – спросил Цебоев, остановив машину у салона «Ива». – Не по делу о твоей ткани, а… Мила, не дав Цебоеву договорить, поцеловала его в уголок губ. Как же страстно он откликнулся. Неизвестно, как долго они целовались бы, если бы у салона была разрешена парковка.