Людмила Бояджиева - Умереть, чтобы жить Страница 23

16

И начался новый 1995 год. Самый лучший, необыкновенный, сказочный. Они танцевали на сцене, потом мчались в красном автомобиле в уже привычную Ане мастерскую, спешно бросались на ковер у печки… Просыпались, снова занимались любовью и снова танцевали. Второе, третье, четвертое января…

Четвертого Карлос пропал. До начала представления оставались считанные минуты. Аня ежеминутно поглядывала на часы, прислушивалась к шагам в коридоре.

— Чего трепещешь? Фил не хуже Ларсика станцует. Вы ж с ним репетировали, — заметила Лида её беспокойство.

— Фил? А разве… Разве Ларсена сегодня не будет?

— Ты что, не в курсе? Да он отгул взял. На три дня. Пушкарь сообщил нам, что господин Ларсен отбыл в творческую командировку за рубеж. В Таллинский мюзик-холл… А тебе что сказал? — Заинтересовалась Лида, удивленная растерянностью Ани.

— Мне?! — Аня приподнялась и снова опустилась в кресле. — Я неважно себя чувствую. Честно…

Программу она отработала кое-как. К ночи поднялась высокая температура. Аня металась в жару, впадая временами в тяжелый сон.

И снилось одно: она спит на своем диване, неслышно входит Карлос, берет стул, ставит его возле дивана и тихо сидит, глядя на спящую. Час, два, три — до утра. Открыв глаза, она увидела сидящего рядом Карлоса. В комнате синели густые сумерки. Аня протянула руку, коснулась его колена и, оторопев, села.

— Давно пришел?

— Нет. Не хотел будить. Вера Владимировна ушла в гости. Велела напоить тебя чаем. У меня уже все готово. Вносить?

— Постой… — Включив лампу на тумбочке, Аня сжала виски. — Не пойму, — ты настоящий? Мне здесь всякая бредятина мерещилась… Например, что ты уехал в Таллин… — Аня вопросительно посмотрела на Карлоса, он поймал и сжал её руки в своих ладонях.

— Я здесь. Это хорошо. А все остальное плохо. — Он достал из кармана джинсового пиджака плейер и протянул Ане. — Помнишь, ты застала меня в гримерке — я что-то бормотал и засуетился как воришка? Это моя исповедь — я не пишу дневник, а беседую с магнитофоном. Запись легко уничтожить. Три дня назад я разделался со всем своим архивом. Осталась вот эта кассета, она торчала в плейере. Здесь совсем немного. Послушай, — я принесу тебе ужин.

«… Если б знать, если б быть сильнее… — голос Карлоса на пленке казался чужим. — Я смотрел на неё и чувствовал всеми своими потрохами, как возвращаюсь к себе. Прощай, Ларсик, — Карлос плюет в твою мерзкую, свиную харю…

…Кто говорит сейчас? Кто? — Ты — недоумок, вконец раздрызганный, загнанный в тупик тип? Ты сладострастно засматриваешься на булыжник в дворовом колодце и думаешь — как просто все кончить… Она спит. В мастерской чахлый зимний рассвет. Год кончается. Кончается мой год… Я встал перед листом бумаги и мои руки сами взялись изображать ЕГО — дьявола, погибель. Черным углем, коряво, убийственно… А потом, появились цветные мелки, его наглая, манящая нагота начала оживать. Я не хотел этого… Но он оживал, он смотрел на меня, звал… Я уничтожил его. Кисть, пропитанная алой тушью. Я утопил его в крови… Кончено… Свободен… Свободен?

…Люблю её. Да, — люблю. Хочу. Хочу принадлежать ей. Хочу растворить её в себе. Присвоить. Хочу кормить, одевать, укутывать, видеть её радость, её жаждущее тело, слышать смех, крики. Хочу солнечный дом и лохматого пса. А она, — пусть ходит переваливаясь, поглаживая живот с нашим ребенком… Пусть, пусть, пусть… Кого молить помочь нам? Молю тебя — не оставляй меня, девочка…

…Кончено? Кончено. Пора ставить точку, пора утереть сопли. И признайся себе честно — ты дерьмо, Ларсик. Наслаждайся своей дерьмовой жизнью. И оставь её в покое… Гуд бай, Энн… Забудь, забудь, забудь все… Прости.»

Аня выключила магнитофон. В дверях появился Карлос с чайником и подносом.

— Уйти сразу или будешь бить?

— Уходи. — Она бросила на тумбочку плейер. — Гуд бай, Ларсик.

— Ты поняла?..

— Гуд бай, в пределах моего знания английского. Я училась в спецшколе. Попрощался — уходи.

— И нет никаких вопросов?

— Мама говорит: понять, значит простить. Я поняла, что не нужна тебе. Это главное. А кто мой соперник — волнующая эстонка, ЦРУ или сам дьявол не имеет значения. Он победил. Не верю, что смогу когда-нибудь полюбить кого-то сильнее… Очевидно, этого мало. Ты не виноват.

Карлос закрыл глаза и стиснул зубы. На скулах выступили желваки.

— Я маленький и трусливый. Гнусный вампир. Я не должен был прикасаться к тебе… Но жутко хотелось спастись…

— Ты схватился за меня, надеялся — берег. Оказалось, соломинка. Мы оба слабаки, Карлито.

Он упал на колени возле дивана и спрятал лицо в её протянутых ладонях. Склонившись, Аня прижала лохматую голову к своей груди и поняла, что плачет — в черные волосы Карлоса падали частые-частые, крупные-крупные слезы.

— Выслушай меня. Тебе будет противно, гадко — не выгоняй. Мне необходимо объяснить.

Я был поздним вымоленным ребенком. Хилым, капризным, упрямым. Понимаешь, — я многого боялся, — темноты, насекомых, старших ребят и даже отца. Но при этом был странно, болезненно честолюбив. Везде и во всем я должен был стать лучшим, а свои страхи сумел возненавидеть. Даже отца. Всю свою жизнь я знал, что должен поступать наоборот: не зажигать свет в пустом доме, засовывать под рубашку мерзких пауков, стать музыкантом, развратником, бабником… Ведь я был нежен, ох, как отвратительно нежен я был! Мама любовалась моими локонами, а мои толстые детские губы так и лезли целоваться — с едва знакомыми улыбавшимися мне тетями, смазливыми детьми, собаками. Взрослея, я старался стать циничным и жестким… Хорошо, что тексты моих «баллад» были на английском, а голос слаб. Чего там только не было!.. Крутая блевотина вконец опустившегося типа — наркота, свальный секс, заигрывания с адом и смертью… Юношеские, в общем-то, шалости, желание быть дерьмее дерьма. Но именно тогда мне растолковали понятие «бисексуал». На практике. Практика меня увлекла меньше, но собственная смелость восхищала. Вокруг меня крутились очаровашки-девочки — с ними все было просто, тошнотворно просто. Я чувствовал: должно, ну, обязательно должно быть в этом мире что-то ещё — могучее, захватывающее, нежное… Очевидно, очень глубоко в моем угнетенном, трансформированном Я теплилась идея любви. Литературной, дантовой, пушкинской… «Любовь, что движет солнце и светила…» Но в реальности её не существовало. Фикция, иллюзия, миражи… Знаешь, что-то такое было в тебе — шестнадцатилетней невинной девчонке. Я не понял что именно привлекало меня, но потянулся… Эх… конечно, тогда я блуждал во мраке на ощупь. Я не был готов изменить себя.