Татьяна Купер - РУССКАЯ ЖЕНА Страница 37

Таня, ты очень много добилась за последние годы. Мне нравится, что ты много думаешь о жизни, о человеческих отношениях, много читаешь и прекрасно пишешь. У тебя хороший слог, а значит и душа. Ведь, кажется, Вольтер сказал: Стиль – это человек. О себе я тебе много рассказал в Англии, в наших кухонных беседах. Я живу не столько логикой, сколько чувством, настроением, поэтическим образом. Во мне много намешано всякого. Порой бывает трудно разобраться в себе. Чтобы как-то упорядочить свою душу, я с давних пор, как к наркотикам, прибегаю к стихам. Они мне помогают жить, быть спокойней и уверенней в себе, относиться к людям с пониманием, быть добрее с ними. Но порой меня заносит. Хотя чем я становлюсь старше, я все чаще обуздываю себя. Я научился главному библейскому правилу: не судить и прощать других, как себя, то есть прощать, любя. Это самое трудное. Ведь простить не любя – это так мало, что не требует никаких душевных и умственных усилий.

Таня, прости, что на многие твои вопросы я не смог ответить в этом письме. Будем переписываться дальше, и уточнять свои мысли и отношения. Я тебя целую и жду нового письма. Твой отец»

Я тут же ответила:

«Спасибо большое за ответ. Честно говоря, я была озадачена его краткостью. И мне очень жаль, что я не получила ответа на многие мучившие меня вопросы. Ты ловко оспорил многие пункты моего письма, а на оставшиеся – вовсе промолчал. Пойми, пока мы не закроем книгу прошлого, мы не сможем двигаться дальше. Но теперь меня не покидает ощущение, что мы читаем две разные главы из этой книги. Я пытаюсь привлечь твое внимание к строкам своей главы, где мне не хватало отца, а ты умолчал об этом, как будто эта роль вообще не предусмотрена в твоем сценарии. Я пытаюсь тебе сказать, что мне всегда не хватало безусловнойлюбви, а ты мне говоришь, что это уже давно вписано в твою главу. Я тебе пытаюсь сказать, что ты мне причинил много боли и страданий, а ты отворачиваешься и читаешь мне свою главу, в которой всё, оказывается, было пронизано глубокой отцовской заботой и тревогой за меня. Я тебе пишу, что мне трудно забыть прошлое и простить тебя до конца, а ты мне пишешь, как самнаучился всем прощать. Всё в твоей главе закрашено мягкими пастельными тонами, а кое-что вообще заретушировано. В моей же главе прошлого – краски кричащие, умоляющие о помощи и пощаде. Одну ли и ту же книгу мы читаем?

Впервые за много лет я набралась мужества и заявила о своих потребностях, а ты, как всегда, пропустил их мимо ушей. Я бы не осмелилась этого сделать даже два года назад, потому что побоялась бы твоих насмешек. Мне было бы страшно заглянуть в твою главу и прочитать, что там никогда не было для меня места, и что ты никогда во мне не нуждался. А сегодня у тебя не хватает мужества заглянуть в мою главу и прочитать, какое место занимал в моей жизни ты, и как я в тебе нуждалась.

Если ты не знаешь, что делать, и находишься в полной растерянности, как насчет того, чтобы всё-таки заглянуть в мою главу и выразить глубокое сожаление и раскаяние по поводу боли и страданий, причиненных мне за все эти долгие годы наших отношений, которые, как ты пишешь, свалились на наши головы так внезапно? Господи, мне уже скоро 50! Или в твоем сценарии я только что появилась на свет?

Я только тогда смогу простить тебя до конца, когда поверю, что ты действительно глубоко сожалеешь об этих годах отчуждения. Если же ты будешь отворачиваться и сопротивляться, а также отстаивать свою правоту, мы никогда не закроем эту книгу. Поверь мне, нам обоим это принесет огромное облегчение – ты избавишься от своего чувства вины, а меня больше не будут преследовать темные тени прошлого. Меньше, чем это, я не приму».

Прошло полгода, но отец упорно молчал. Зато в разговоре по телефону с моим сыном он спросил: «Когда твоя мама уже перестанет обижаться на меня? За что она меня так ненавидит?» Я сделала еще одну попытку получить ясность, которая никак не приходила.

«Здравствуй папа!Извини, что опять побеспокоила тебя. Меня всё еще мучает неразрешимость наших отношений, хотя я чувствую, как будто стучусь в закрытую дверь. Я тебе писала неоднократно, что у меня есть потребность в том, чтобы ты проявил глубокое сожаление и раскаяние. Потребности не обсуждаются и не критикуются. Ты не говоришь голодному человеку, что ему следует забыть про еду. Судя по всему, ты выбрал политику выжидания и надеешься, что моя потребность магическим образом рассосётся и исчезнет. Но должна тебе сказать, что своим молчанием ты ничего не выждешь. Есть вещи, которые не списываются за давностью лет или с наступлением пенсионного возраста. Есть раны, которые никогда не заживают.

Мне очень жаль, что твоя душа так и не научилась любить и сопереживать. Мне очень жаль, что ты так и не научился ставить чьи-то потребности выше своих собственных, и чью-то боль – выше своей. Мне также жаль, что ты так и не нашел в своем сердце слов глубокого сожаления и раскаяния. Но у человека всегда есть выбор. Я хочу, чтобы ты подумал и решил, что же для тебя всё-таки важнее – быть правым или иметь дочь? Если ты хочешь иметь дочь, ты приложишь усилия и поставишь мою боль выше своей. Если же ты хочешь быть прав, ну что ж, я тебе в этом не судья. Но и ты не будь моим судьёй. Не тебе судить о глубине моей боли и глубине моих обид. Выбор за тобой. Я свой уже сделала.

P.S. Если ты мне не ответишь, я буду точно знать, какой выбор ты сделал. Жаль, что у этой книги такой печальный конец.»

Наконец, он ответил. Но его ответ заставил меня опять почувствовать себя голодной нищенкой, стоящей на парапете и просящей дать ей хоть корочку хлеба…

«Здравствуй Таня,Получив твоё последнее письмо, я внимательно еще раз прочел все твои предыдущие письма, написанные тобой после моего отъезда из Англии. Мне представился мой портрет как на редкость плохого отца и человека. Таких писем я не получал до моего посещения Англии. Что же такое произошло, что заставило тебя обрушить на мою голову такой поток ненависти и оскорблений? Ответ я нашел в твоих же письмах. Ты сама написала, что когда была «Золушкой» в Киеве, не смела оскорблять меня. А сейчас, живя в благополучной Англии и находясь, как ты пишешь, «на балу жизни», ты позволила себе все эти оскорбления. Выходит, что у тебя все это связано с материальной стороной дела. Если бы я знал твое крайне негативное отношение ко мне, я бы никогда не позволил себе приехать в Англию, а тем более просить у тебя помощи. Ты пишешь, хочу ли я иметь дочь. Да, я всегда считал, что у меня есть дочь. И не только считал, но что-то и делал. Позволю тебе напомнить несколько примеров из прошлого. Нельзя сказать, что я бросил тебя одну на произвол судьбы, когда уехал в Москву. Ты всё-таки осталась жить с моей матерью, твоей бабушкой, которая очень много сделала для тебя и твоего сына, и при этом много страдала. Я до сих пор испытываю жгучую боль за неё. Можно припомнить и то, что я регулярно помогал вам, часто бывал у вас в Киеве, выхлопотал для вас квартиру (не думай, что всё это было так просто), позднее в летние месяцы брал Витю к себе на отдых, стараясь освободить тебя от забот. Когда Витя заболел тяжелой болезнью (менингитом), мы с Юлей взяли всё на себя, буквально подняли его, после больницы были вместе с ним в санатории. Это было тоже не так просто, и никто на блюдечке нам это не подносил. Когда возник у тебя переезд в Англию, ты очень просила меня приехать в Киев на твою свадьбу именно в качестве отца, и я тебя поддержал в глазах людей, понимая всё, что за этим стояло. Жалел тебя во время разлада с сыном перед свадьбой, приняв твою сторону, и приехал в Киев отнюдь не из любопытства.

И всё-таки я не снимаю своей очень большой вины перед тобой. Я очень тяжело переживал ваши мытарства и в Киеве и на чужбине. Я понимаю, сколько вам пришлось хлебнуть за кордоном. Итак, я совершенно искренне винюсь перед тобой, но твои требования выше этого мне непонятны. Что еще я должен сделать, чтобы окончательно искупить свою вину? Тут, прости меня, есть какая-то казуистика, с помощью которой ты вроде бы хочешь разорвать наши отношения навсегда, оставив виноватым только одного меня. Может быть, я ошибаюсь в своих подозрениях, но время идёт, упреки множатся, а мира между нами нет и нет. Все-таки я считаю, не надо ворошить прошлое, в котором я давно повинился перед тобой. Если же ты не можешь через всё это переступить и не можешь простить меня, то действительно надо уповать только на время, а там будет видно. Другого выхода у нас нет. А прежних писем с проклятиями и упрёками мне больше не пиши. У меня нет сил читать их. Твой отец».

Несмотря на его просьбу не писать ему письма «с проклятиями и упрёками», я всё-таки решила ответить.

«Здравствуй папа!Спасибо за ответ. Я его тоже очень внимательно прочитала и сделала небольшой подсчет: одна строчка о твоем чувстве вины, полстрочки о том, что уже «давно повинился» (что держалось, по-видимому, от меня в большом секрете) и полстрочки фактического сожаления. И всё это на фоне 48 строчек страстного повествования о прекрасном и заботливом отце, павшем невинной жертвой неблагодарной дочери. Ты знаешь, эта твоя ода самому себе не очень похожа на глубокое раскаяние, и полстрочки извинения показались мне не очень убедительными. И это результат моего трёхлетнего ожидания!