Елена Арсеньева - В пылу любовного угара Страница 4

– В рощу! – настаивал Вернер, но Шубенбах навалился всем телом на Лизу, норовя повернуть к грузовику. И тут очередь прошила кабину, а через мгновение полыхнул бензобак. Грянул взрыв, но Лиза не могла понять, что звучало громче: его грохот или крики людей, разметанных взрывом в стороны. Ее отшвырнуло от Шубенбаха… Появилось ощущение, что она летит, летит, словно безвольный клочок бумаги, несомый ветром… Но как надвигаются деревья, вот сейчас ее размажет о ствол! Однако взрывная волна уже опустила, вернее, уронила Лизу на землю. Она лежала вниз лицом, а где-то там, наверху, металась смерть с черными крестами на крыльях…

«Русский, пилот русский!» – кричал Вернер. Но Лиза не могла воспринимать летчика как своего. Да, он убивал фашистов, врагов, и, наверное, она должна была кричать от радости, но зрелище залитых кровью тел было слишком страшным, чтобы возможно было ощутить хоть проблеск мстительного торжества. К тому же слепая пуля в любое мгновение могла поразить ее, нужно было думать о спасении.

Лиза ринулась в рощу, но тотчас полетели с деревьев листья, сбитые пулями, и она упала на землю. Он что, ненормальный, тот летчик? Не соображает, что делает, когда стреляет по роще? Он же видел, что туда бежала женщина. Русская женщина!

А впрочем, ему все равно, кто она такая, дошло до нее. Раз рядом с фашистами, значит, тоже враг.

Лизе хотелось распластаться на земле, зарыться в нее. Но, во-первых, зарываться было нечем, а во-вторых, рассудила Лиза, лежа она гораздо уязвимей для пуль, чем стоя. Она ринулась к березе и прильнула к стволу, смутно надеясь, что пули каким-то чудесным образом минуют ее – ведь на белом, гладком стволе еще не было ни единой царапины.

Выстрелы отдалились, шум моторов стал чуть тише – самолет метнулся к дороге, расстреливал там кого-то еще, Лиза не видела, кого. Она озиралась, пытаясь понять, что делать теперь: искать ли другое укрытие или оставаться на месте, – как вдруг расслышала стон. Оглянулась – и увидела судорожно подергивающиеся босые ноги, торчащие из-под куста.

– Помогите… – донесся слабый голос.

Сколько боли в нем! Кажется, за всю свою двадцатишестилетнюю жизнь, в которой бывало, конечно, всякое, Лиза не слышала такого страдания в голосе человека. Она не могла оставаться на месте, просто не могла. И, по привычке пригибаясь, как будто самолет все еще реял над ней, побежала к кустам.

И зажмурилась, когда увидела то, что увидела…

Там лежала молодая женщина в одном белье, от которого остались только кровавые клочья. Стройное загорелое тело было все изорвано пулями. Но женщина – бледная, со светлыми, разметавшимися по траве волосами, с серыми, почти обесцвеченными болью глазами – была еще жива. Рядом валялся мокрый купальник, раскрытый саквояжик, из которого вывалились какие-то вещи, и Лиза поняла, что женщина пыталась переодеться, когда ее сразила пулеметная очередь.

Лиза тупо стояла и смотрела на ее окровавленное тело. Надо бы перевязать несчастную… Чем? Да хотя бы вещами, разбросанными на траве… Но даже на самый неопытный взгляд видно было, что сделать уже ничего нельзя – раны слишком страшны, женщина умирает, вот-вот умрет, и как облегчить ее последние минуты – неведомо.

Лиза зажмурилась от ужаса, с тоской понимая, что, если раненая попросит пить, она все-таки выйдет на берег, подставит себя под пули и попытается принести ей воды, хоть в горсти, хоть платок намочив… Какой платок? У нее же ничего, кроме купальника!

– Ты кто? Ты русская? – вдруг заговорила, вернее, выдохнула женщина.

Если на первый вопрос ответить было бы затруднительно (нет, ну в самом деле, как объяснить раненой, кто такая Лиза?!), то на второй ответ однозначный:

– Да.

Молодая женщина вновь с трудом разомкнула сухие губы:

– Сходи на Полевую, 42. В ломбард… Я им деньги должна. Возьми в саквояже квитанцию, отдашь им. Скажи, что меня убило. Вещи мои себе возьми… только отдай квитанцию… – Голос ее прервался, глаза закрылись.

Лиза невольно вскрикнула: умерла?! Но ресницы снова поднялись, и измученные глаза опять взглянули на нее:

– Как тебя зовут?

– Лиза. Елизавета Хов… – Она запнулась на фамилии.

Брови женщины дрогнули, в глазах что-то словно бы вспыхнуло – и в следующее мгновение они закатились, рот приоткрылся, струйка крови выползла на подбородок…

Незнакомка умерла.

Лиза несколько мгновений тупо смотрела на нее, затем упала ничком, сотрясаясь в страшном нервном ознобе, рядом с мертвой. Сколько времени прошло – минута, час? Она лежала и постепенно успокаивалась, только глаза жгло. Оказывается, из них текли слезы. А ведь Лиза думала, что все слезы выплакала еще тогда, осенью, при обстреле поезда… Ну, их за прошедшее время, подавленных, мучительных, тайных, скопилось в душе столько, что теперь можно рыдать без остановки несколько дней.

Можно. Но времени на это нет!

Лиза приподнялась и поглядела в сторону берега, видного из-за кустов.

Обстрел прекратился, самолет улетел. Кругом валялись мертвые тела, живых не было видно: то ли убежали с берега, то ли просто не осталось никого живого.

– Боже мой… – пробормотала Лиза. – Боже ты мой!

Додумать она не успела. Послышался рокот мотора, и Лиза увидела, что на берегу появился грузовик. Из кузова прыгали солдаты и разбредались по берегу. Они собирали мертвые тела, искали живых и раненых. Постепенно из леска, из рощицы выбирались те, кому удалось спастись от страшного обстрела. Многие женщины не могли унять истерику, да и мужчины выглядели не лучше.

Среди полуодетых людей, бродивших по берегу, Лиза увидела молодого человека с растрепанными русыми волосами. На нем был только незастегнутый мундир и трусы – ни галифе, ни сапог своих он, очевидно, не нашел, да и, такое впечатление, был не слишком-то озабочен своим видом. Он пристально всматривался в лица всех женщин, как если бы кого-то искал среди них. Это был человек по фамилии Вернер, и Лиза вдруг поняла, что он ищет ее.

Вот уж с кем Лиза ни за что не хотела бы встретиться сейчас! Конечно, он явный ловелас, болтун и бабник, но прежде всего – солдат, фашист, и рано или поздно Вернер начнет задавать вопросы, на которые Лиза не сможет ответить. Все, что она так уверенно придумывала, пробираясь через лес к реке, все, что казалось таким убедительным, сейчас виделось надуманным, глупым и неправдоподобным даже ей самой, а Вернеру небось втройне подозрительным покажется. Еще отволочет в гестапо!

Надо где-то отсидеться, дождаться, пока все уйдут с берега, – и тогда… А где отсидеться-то? Здесь, в роще, ее живенько отыщут. Не Вернер, так кто-то другой. И с таким же ворохом вопросов, на которые у нее просто нет ответов. Надо уходить отсюда. Куда? В город, куда еще… Она же хотела попасть туда.