Из тьмы - Елизавета Викторовна Харраби Страница 6

холодно, не плохо и не хорошо. Терпимо. Но ранняя беременность Кассандры дала её семье повод для травли. Девочка опозорила родственников и перед соседями. То и дело те перешёптывались за стеной: «Вот же шлюшка эта Карась, ни стыда ни совести». В пятнадцать лет Кассандра бросила школу, а тремя годами позже, не вынеся издевательств и упрёков, сбежала из тёткиного гнезда и отныне жила самостоятельно. Первые два года она снимала квартиру на пару с бывшей одноклассницей, которая оказалась добра к ней, а потом перебралась в съёмную комнату по объявлению в газете. Кассандра стала подрабатывать гардеробщицей в своей школе, больше мест она не знала. Через полгода устроилась уборщицей там же. Ей был по душе тихий неблагодарный труд. Сильнейшим её страхом оставалось общение с людьми, швабры и вёдра были куда милей. На работе Карась беседовала разве что с коллегами-пенсионерками. Бодрые старушки то и дело жаловались на здоровье и маленькую зарплату, Кассандра с улыбкой слушала пустой трёп. Позже она работала упаковщицей на складе, потом устроилась горничной в отеле на час, но недолго продержалась в такой обстановке. Теперь она мыла посуду и полы в забегаловке на Гороховой и два раза в неделю приходила убираться в Ирином ателье. Хоть какие-то деньги. Она была полностью довольна. Надо сказать, у Кассандры родился самый настоящий ангел — миниатюрная белокурая девочка с золотыми ресничками и огромными круглыми глазками, точно два изумруда в огранке. К ангельской внешности прилагались также покладистый нрав и трудолюбие, но никак не интеллект. «Когда есть доброе сердце, ум человеку требуется в последнюю очередь, — думала Кассандра, молодая мама, — куда важнее доброта, ведь из доброты рождается мудрость». Так что ума в дочери она так и не воспитала. А это было первое, в чём нуждался Артемий Кравченко, старший из близнецов, утомившийся поисками неглупого и при этом внешне привлекательного собеседника (а Ничка Карась была несказанно красивой). Так что юноша спросил об этом прямо и совершенно серьёзно у самой Нички, когда они впервые пришли к Ире в гости:

— А ты умная? Чем ты нам пригодишься?

— Я в школьном хоре пою, — скромно улыбнулась Ничка и нежно, совсем уж гротескно и по-девичьи сложила белые ручки на груди. — И я люблю поливать цветы.

Тёма подумал-подумал, почесал затылок, сплюнул на ковёр в гостиной, снова почесал затылок и решил вслух:

— Ладно! По крайней мере у тебя есть музыкальный слух. Сможешь эстетично сидеть на стуле и смотреть, как я песни сочиняю? Если ты мне понравишься, через неделю-другую я разрешу тебе подпевать.

— Я согласна! — обрадовалась девочка. Тёма по-бандитски ухмыльнулся и посмотрел на опекуншу:

— Они теперь живут с нами?

— Да, — улыбнулась Ира.

Под конец дня перевезли вещи и определились, где чья спальня. Ира уступила новосёлам свою комнату, а сама перебралась в пустовавший месяцами кабинет отца-самоубийцы. Там она, конечно, совсем не спала: то и дело вздрагивала от любого шороха, куталась в холодный пододеяльник, кое-как набитый несколькими гусиными перьями, и разговаривала вслух с фотографией папы, моля его вернуться в мир живых и избавить её от этого ночного кошмара. Зато гостям получилось угодить. В Ириной спальне Кассандра с дочкой спали, как убитые, на пышных перинах, с четырьмя подушками и двумя толстыми пуховыми одеялами.

Кассандра Карась практиковала йогу и сидела на строгой диете, состоявшей из варёной гречки, зелёного чая, хлебцев с отрубями и огурцов. Кто подсказал ей такой рецепт, женщина не признавалась; Ира заключила, что эту диету придумала сама Кассандра, точнее не придумала, а попросту привыкла к четырём невредным продуктам, которые могла себе позволить на мизерную зарплату. Когда Кассандра Карась и её дочка Вероника Карась переехали в квартиру Дивановского, отведённая им просторная спальня (бывшая Ирина) заполнилась ковриками для йоги, ароматическими свечами и декоративными подушками, которые Вероника Карась, дочка, вязала и вышивала сама, а кухонные шкафы теперь были набиты сверху донизу диковинными видами зелёного и чёрного чая, о каком Дивановская и не слыхала никогда: зелёный Кассандра с Ничкой пили сами, а чёрным угощали Иру и её опекаемых детей. Джоанна Иоланта к напиткам от чужих не притрагивалась, а Ян слишком боялся брата, чтобы не поделиться с ним угощением. Беззастенчивый Тёма Кравченко опустошал все три кружки и ещё требовал добавки. Кассандра сразу невзлюбила рыжего наглеца, но с трепетом относилась к младшему из близнецов.

— Какой стеснительный, милый мальчуган, — приговаривала женщина, глядя на дрожащего от голода Яна и наливая ему молока. — Чем же его угостить, чтоб этот бес ничего не отобрал? В чулане, что ли, Тёму запереть?

— Бедный мальчик, — закивала Ирина. — Забитый совсем. Когда Яну было девять лет, он стал свидетелем смерти родителей. Отец сгорел заживо, а мать успели увезти в больницу, где она почти сразу скончалась. Тёму первого нашли и вывели из горящего здания, он рвался обратно в квартиру, видимо, за братом. Яна нашли чуть позже. Мой отец говорил, Янчик после этого был, словно парализованный. Месяц не разговаривал. Представляешь, он стоял и смотрел на папино горящее тело. Не визжал, не пытался спастись, а лишь стоял и смотрел. И ведь на всю жизнь такая травма, бедный…

— Бедняжки, какие же они бедняжки… И жалости у жизни совсем нет. А жестокости ни конца, ни края…

— Ни конца, ни края, — подтвердила Ирина и достала две чашки для молока. Взгляд Кассандры остановился на темноволосой девочке в буром вельветовом платье. Она пряталась под столом и собирала с пола клубы пыли, после чего бережно складывала в карманы, будто ценный артефакт.

— Это и есть твоя сводная сестра? — уточнила Кассандра. Прямо спросить подругу она решилась только на третий день после переезда.

— Да, — печально обронила Ира. — Джоанна — дочка… её дочка. Год назад бедняжке поставили аутизм. Интеллект, сказали, запредельный, но на контакт не идёт. Раньше она и так еле говорила, а с тех пор, как уехала её мать, сестрёнка ни слова не проронит, теперь ещё и ходит под себя.

Когда Джоанна выползла из-под стола, Ирина подошла к ней, села рядом и погладила по блестящим полуночно-чёрным волосам. Девочка, точно злая собачонка, зарычала на руку и кусила Ирину ладонь, да так сильно, что у бедной сестры потекла кровь. Ира заверещала, схватилась за ноющую кисть и помчалась в ванную.

— Вот же сучка! — взорвалась Кассандра и топнула ногой. — Ира тебе, как сестра родная, последние силы тратит, страдает, а ну извинись.

— Сучка! — повторила Джоанна на ломаном русском и зашипела на Кассандру. Девочку оставили в покое до ужина, и она вернулась к строительству крепости из собранных