Барбара Вуд - Благословенный Камень Страница 64

А это ожерелье! Гениальный ход! Как только египетский торговец показал его Корнелию, он тут же подумал о том, что эта кричащая побрякушка, принадлежавшая царице-прелюбодейке, просто идеально подходит для Амелии. И момент удачный! С тех пор как его жена совершила этот проступок, прошло уже шесть лет, и люди стали об этом забывать. Так что этот голубой кристалл со скандальной славой — просто идеальный способ освежить им память. А также отличный способ ненавязчиво продемонстрировать свое возрастающее влияние в Риме, потому что это кристалл как бы говорил: «Если он может так поступать со своей женой, представьте, как он может поступить с вами!»

В атриуме его уже ожидала его свита. Корнелий всего два дня как вернулся в Рим, а в народе уже пошла молва, что богатый патриций снова в городе.

Они всегда приходили на рассвете — голодные молодые люди, просившие о каком-нибудь одолжении или подсказать им, как поступить, или представить их кому-нибудь. Они спешно покидали свои убогие комнаты в доходных домах, чтобы выразить уважение своему патрону, от которого зависело их жалкое существование. За еду и подарки эти угодливые прихлебатели должны были повсюду сопровождать своего патрона в городе. Такова была римская традиция: чем больше у патрона свита, тем он значительнее. А в Риме мало кто мог сравниться с Корнелием Гаем Вителлием по количеству приспешников.

Корнелий был успешным и преуспевающим адвокатом, который общался со многими сильными мира сего. Когда он выступал в суде, послушать его собирались толпы. Его щедрость также была хорошо известна. Корнелий оплачивал бесплатные дни в банях — и на вывешенном над входом плакате гордо красовалось его имя. В цирке имя Корнелия было украшено одним из навесов, дающих блаженную тень, чтобы чернь знала, что это благодаря ему они бесплатно укрываются от палящего солнца. Он посылал рабов, чтобы те ходили по улицам, трубили в трубы и прославляли его, а за ними по пятам шли другие рабы и раздавали хлеб. Корнелий рассчитывал стать когда-нибудь консулом, выше которого может быть только император, что дало бы ему право назвать своим именем один из месяцев года и таким образом на века остаться в памяти поколений. Так что хлеб и навесы от тени — не так уж и много.

Он подумал об Амелии, которая стояла и ждала снаружи.

У мужчины только одно подлинное достояние: его доброе имя. Его можно лишить земель, состояния, всего, что он достиг, но до тех пор, пока у него есть его доброе имя, его нельзя сломить. Это — единственное, что мужчина по праву должен защищать любой ценой. Нет худшего унижения для римлянина, чем быть выставленным на посмешище. Быть мишенью для насмешек — это не для него, не для Корнелия Гая Вителлия, в чьих жилах текла более чистая кровь патрициев, чем у самого императора, хотя Корнелиус был бы последним, кто осмелился бы напомнить об этом Нерону. Отправить неверную жену в ссылку — слишком просто, это поступок, достойный труса. Корнелий показал всему Риму, из какого прочного металла он сделан, оставив ее при себе в вечное назидание другим женам.

Их брак был делом давно решенным, обручение одиннадцатилетнего Корнелия и восьмилетней Амелии знаменовало объединение двух влиятельных семей. Через восемь лет они стали мужем и женой, а еще через пять — родителями. После того как у них родился первенец, которого они назвали в честь отца, Амелия беременела еще много раз — у нее было несколько выкидышей, мертворожденные и нормальные здоровые младенцы — в общем, это было в порядке вещей. С годами Корнелий приобрел репутацию хорошего оратора и успешного адвоката, а Амелия считалась образцовой женой. О лучшем и мечтать было нельзя.

А потом она сдружилась с Агриппиной, матерью Нерона и самой влиятельной женщиной в Римской империи, женщиной, которая приходила в цирк, одетая в тогу, сотканную целиком из золотых нитей, которая ослепляла зрителей! Агриппины уже нет в живых, слава богам, но Корнелиус не забыл того унижения, которое он пережил в цирке шесть лет назад, когда они с Амелией, которая была тогда беременна, зашли в императорскую ложу в качестве гостей, и толпа зрителей, повскакав с мест, издала восторженный рев. Корнелиус поднял руки в знак того, что он принимает этот льстивый знак внимания, и тогда Агриппина проговорила сквозь зубы: «Они приветствуют не тебя, а твою жену, идиот».

Откуда ему было знать, что Амелия лично уговорила любимого публикой римского возницу, который уже удалился на покой, выйти на арену в последний раз. Дела жены не волновали мужа — главное, чтобы она правильно воспитывала детей, содержала в порядке дом и поддерживала доброе имя и репутацию мужа. А все остальные женские дела — благотворительность, застолья, покупки — были не его заботой. Так откуда же было знать Корнелиусу, что Амелия возглавила делегацию патрицианок, которые льстили, умасливали, молили заносчивого возницу, чтобы тот вернулся на арену ради одного последнего заезда? Амелии удалось сделать то, что не удалось другим, а поскольку римская публика чуть ли не боготворила этого возницу, то чернь и саму Амелию возвела до статуса героини.

А муж ни о чем не догадывался.

Над Корнелием после этого потешались еще несколько месяцев. Народ сочинял сатирические стихи — стены домов были исписаны эпиграммами, в которых имя «Корнелий Вителлий» стало синонимом безмозглого мужа. И как он ни старался прекратить насмешки, выглядел еще большим глупцом в их глазах. Чувства унижения и возмущения пожирали его изнутри, как рак, пока ему не пришла в голову мысль об отмщении. Он не сможет низвести Амелию с того пьедестала, на который ее возвел народ, но спесь с нее он собьет. Даже если она родит здорового мальчика, он не примет его и выбросит в мусорную яму. По счастью, она родила девчонку, и остальные были либо невнимательны, либо не осмелились сомневаться в правдивости его обвинений. Ребенка, несмотря на отчаянные мольбы Амелии, выбросили на свалку, — на волю богов, на поживу птицам и крысам, — и величие Корнелия было восстановлено.

А потом она залезла в постель к другому — да подумать только, к какому-то поэтишке! Да к тому же у нее не хватило ума скрыть свой проступок, так что вскоре всем стало об этом известно. И Корнелию опять пришлось действовать. Но он не стал высылать ее из Рима. Раз уж чернь ее так любит, пусть чернь не забывает о том, что она шлюха.

Рабы наконец привели в порядок тогу, и Корнелий отступил назад, чтобы посмотреть на себя в высокое зеркало из отполированной меди.

— Я так понимаю, ты собралась к еврейке? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности. Корнелий никогда не называл Рахиль по имени. Он не любил евреев и не поддерживал имперскую политику терпимости по отношению к этой замкнутой секте. Он заставил себя забыть, что именно муж этой еврейки, врач по имени Соломон, спас жизнь одному из его детей.