Майкл Прескотт - Когда отступит тьма Страница 64

Запасные патроны, взятые у Дианы этого леса, Роберт положил в нагрудный карман рубашки. И застегнул его, чтобы это сокровище не выпало.

В коробке осталась только грязная, ненужная сейчас одежда и еще одна вещь, маленькая, плоская, прямоугольная.

Визитная карточка Эндрю Стаффорда. Он забыл о ней.

Роберт взял ее и прочел надпись на обороте.

«Нам нужно поговорить».

Ему не хотелось тратить время на Эндрю, когда его призывает судьба. Он смял и отбросил карточку.

Но…

Эндрю при желании может устроить ему неприятность. Большую.

Дела с ним могут занять час, а то и два, зато он избавится от него и от угрозы, которую Эндрю представляет собой.

— Избавление, — прошептал он.

Избавление от Эндрю. От Эрики. От мучающих его голосов. Даже от подозрений Коннора, если план будет развиваться так, как он надеется.

На какой бы риск он ни пошел, вознаграждение все оправдывало. В случае успеха его больше не станут преследовать ни люди, ни боги. Он сможет снова вернуться в общество. Козла отпущения, чудесным образом очищенного, будут приветствовать у городских ворот. Пятно загрязнения будет снято с просителя, и начнется праздник.

В таком случае это нужно сделать. Позвонить Эндрю. Встретиться с ним.

Убить его.

Потом совершить обряд в пещере и погрузить руки в чашу с ритуальной кровью сестры.

Ошибка — глупая, непростительная ошибка.

Лампа ударилась об пол в разлетевшихся осколках стекла и вспышке пламени. Эрика инстинктивно отвернула лицо от этой шрапнели и жара. Ее щека онемела. Может быть, рассечена, но сейчас это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме того, что она все испортила, черт возьми, загубила единственную возможность.

Она недостаточно сильно дернула лампу. Нужно было ее швырнуть, чтобы лампа разбилась под столом. Вместо этого она ее просто свалила, и лампа упала вниз, не долетев до стола целый ярд.

Дым заполнил пещеру едким запахом. Жар слегка ослабел, и Эрика осмелилась открыть глаза.

По известняковому полу растекалась пылающая лужица керосина, испускавшая густой дым, но слишком далеко от стола, чтобы помочь ей.

Эрика принялась извиваться в надежде, что ремни каким-то чудом ослабнут, но они все так же крепко держали ее.

Дыма становилось все больше. Эрика отвернулась и слабо закашлялась, думая, не задохнется ли до того, как выгорит керосин.

«Отличный план, — с горечью подумала Эрика. — Просто великолепный».

И снова потянула ремни. Разумеется, они оставались прочными. Пламя даже не касалось нижней части стола. Не опалило и не ослабило их.

Глянув опять на огонь, Эрика увидела, что дыма становится меньше, а керосиновая лужа быстро убывает. Она не задохнется. Но когда огонь погаснет, окажется в темноте, по-прежнему привязанной и еще более беспомощной, потому что не может видеть.

«Глупо, — сказала она себе. — До чего глупо было делать эту попытку».

Щека теперь болела. Эрика чувствовала, как по лицу стекает теплая струйка крови. Ее поранило осколком стекла, но, кажется, несильно…

Стекло.

Новая мысль и внезапное, отчаянное побуждение.

Стекло? Осколок стекла — в пределах досягаемости? Инструмент, которым можно воспользоваться, разрезать путы?

Эрика изогнула шею, осмотрела наклонную плоскость стола и в самом деле увидела длинный зазубренный осколок неподалеку от привязанных запястий, над левым плечом.

Осколок поранил ей щеку и упал поблизости, Эрика была почти уверена, что сможет дотянуться до него.

Вертя запястьями, она стала нашаривать осколок пальцами правой руки, но не могла дотянуться.

Черт возьми, нет!

Эрика яростно задергала ремни, вытягивая правую ладонь, и кончиками указательного и среднего пальцев уцепила драгоценный осколок.

Он дрожал в них. Осторожно, очень осторожно она приподняла его и стала переправлять в ладонь, сгибая большой и остальные пальцы, пока надежно не завладела им.

Острые края оставили тонкие порезы на пальцах и ладони. Ну и пусть. Боль ничего не значит. У нее появилась возможность. Только это важно. Возможность.

Пещера погрузилась во тьму.

Это произошло в одно мгновение. Были тускнеющее зарево огня, пляска красных и оранжевых отблесков на стенах, затем внезапно наступила полная чернота.

Огонь догорел.

Эрика ничего не видела. На какой-то миг ей показалось, что от неожиданности она выронила осколок.

Нет-нет, он по-прежнему в руке.

Значит, все в порядке. Зрение для этого не нужно. Можно действовать на ощупь.

Изогнув правое запястье, Эрика нашла брезентовую петлю, удерживающую левую руку. Осторожно приложила острую кромку к ремню и стала медленно его пилить.

Взад-вперед, взад-вперед. Брезент должен поддаться. Должен и все тут.

Без света она не могла определить, есть ли какой-то успех. Плечи ее болели. Воздух был едким от неразошедшегося дыма. Дышалось с трудом.

Было что-то невероятно знакомое во всем этом — стеснении в груди, извивании тела, столе, холодном и гладком под ее спиной, словно отделанная кафелем душевая…

Вот-вот. Утренний душ после четырехмильной пробежки на рассвете. В конусе горячих струй она намыливала волосы и кожу, чувствуя себя бодрой, радостной. Потом отодвинулась дверь, появился Эндрю, ворвался, грубо овладел ею в страстном порыве, едва ли не насилуя собственную жену, прижатую к кафельной стенке в потоках мыльной воды.

При этом ненавистном воспоминании Эрика застонала.

То, как он ее брал, было зверским, как преступление, и совершенно непохожим на то, что бывало у нее с Беном Коннором. Бен никогда не торопился и не принуждал ее. Его большие ладони медленно двигались по белым холмикам ее грудей, по плоскому животу, он доводил ее до оргазма за секунду до того, как извергал семя.

Что-то треснуло.

Эрика услышала этот самый желанный на свете звук, негромкий протест рвущегося брезента.

И потянула левый ремень. Он ослаб, разлохматился, но все еще удерживал ее.

— Ну, давай же, — прошептала она и вновь принялась резко водить по ремню осколком, не обращая внимания на боль и усталость в руках.

Эрика подумала об обоих мужчинах в своей жизни. Один такой культурный, благовоспитанный, другой неотесанный, грубоватый — однако же Эндрю мог обидеть ее, испугать, а Бен Коннор нет.

Правда, она тоже могла его обидеть. И невольно обижала. Обижала своей необъяснимой отстраненностью, оборонительной недоверчивостью, невысказанным ожиданием развода, которые он явно воспринимал как отчуждение или в крайнем случае холодность. Обижала его, бегая, постоянно бегая. От него, от прошлого — от всей боли, которую очень трудно переносить.