Валентина Мельникова - Камень любви Страница 66

После побега из плена Никишка не отходил от Мирона ни на шаг: опекал, заботился, охранял и попутно своей выгоды не упускал. Многие служивые и торговые люди искали дружбы с ним, поили вином, подносили подарки, чтобы помог, подсуетился, вовремя подсказал Мирону, в чью пользу решить тяжбу, отсрочить наказание или снизить оброк.

Конечно, Мирон догадывался о проделках Никишки, но тот особо не злоупотреблял его доверием, просьбами докучал редко, и князя это вполне устраивало. Тем более Захарка за чередой ратных и прочих дел окончательно забыл о бывшем хозяине. После того как джунгары увели кыргызов в дали-дальние Семиречья, военной печали в южных степях поубавилось. Казаки, правда, устраивали вылазки в тунгусские да якутские земли — брали ясак с тамошних инородцев, случались нередко и стычки.

Тунгусы и якуты — лесные люди, были не менее воинственны, чем кыргызы. Немало казаков погибло от самострелов, поставленных на тайных тропах, ведущих к стойбищам. А кто-то и в съемной драке [36]пострадал при захвате заложников-аманатов или «языков», потому как без помощи местных проводников передвигаться в незнакомых землях было не просто тяжело, но и опасно. И тут лук и стрелы оказались надежнее пистолей и карабинов, которые просто не успевали перезарядить во время скоротечного боя. Правда, иногда их использовали как дубинки, но и это не спасало от лютой смерти.

А вот при недавнем нападении на иркутский форпост служивым несказанно повезло. С десятка два мунгалов, вооруженных боевыми топорами и кинжалами, подкрались тайными тропами и неожиданно набросились на казаков. Те едва схватились за пищали, но выстрелить не сумели — мунгалы навалились кучей. Хорошо, вовремя подоспели на помощь буряты-проводники, изрешетили врагов стрелами, иначе русских вырезали бы всех до одного.

В одной из подобных схваток стрела перебила сухожилия на ноге, и Захарка охромел. Но быстро и удачно женился на толстощекой купеческой дочери, заматерел, остепенился, а вскоре перебрался в Томск, где у тестя были своя торговля кожами и соляной промысел.

А Никишка, видно, настолько пресытился прежней жизнью, полной невзгод и опасных приключений, что принял за великое благо предложение Мирона остаться при нем казаком для поручений. И теперь с готовностью бросался выполнять любой приказ или распоряжение князя.

Текла жизнь, как река, с каждым годом становясь шире и полноводнее, вбирая в себя, будто притоки, копившийся опыт. Гремела и бурлила на перекатах, пробивала, торила русло среди гор, закручивая водовороты, дробя скалы и разбивая в песок камни.

Мысли об Айдыне были всего лишь струйкой в бурном потоке, но даже вся мощь реки не могла заставить Мирона свернуть с давно намеченного курса. И все же, став воеводой, он немедленно снарядил лазутчиков в земли Чаадарского улуса. Но однажды ранним утром служивые обнаружили вблизи острога большой берестяной короб, подвешенный на ветвях огромного кедра, а в нем — голодных, оборванных, связанных по рукам и ногам бедолаг, которых еще на дальних подступах обнаружили и схватили воины Айдыны.

Мирон втайне обрадовался. Значит, жива кыргызская княжна, не уничтожили ее род джунгары. Наверняка не простила ему побег, но и добро не забыла, иначе лазутчики просто исчезли бы в тайге навсегда и бесследно. Здравый смысл подсказывал, что Айдыне на самом деле просто невыгодно ссориться с русскими, но и допускать их в свои земли она не хотела. Тем не менее князь надеялся, что встреча их непременно состоится. И в скором времени, потому что новый налет джунгарских воинов ей уже не выдержать.

Недавно ему исполнилось тридцать лет. Не так уж и молод был князь, но успел всякое повидать, многое испытать, немало узнать и сделать. За его спиной остались казачья служба, встреча с Петром в Воронеже, война с турками и взятие Азова, скитания по Европе. А после — потеря родных в пыточных подвалах Преображенского приказа и годы беспрерывного труда и сражений в Сибири. Казалось, его уже ничем не удивишь, не поразишь. Но, сойдя в августовский теплый день на каменистый берег Абасуга, он почувствовал вдруг неописуемую радость, как при встрече с любимой.

И немудрено, это был первый острог, который он строил собственными руками, здесь он встретил любовь, здесь жили и служили верные боевые товарищи. Долгие годы Мирон не имел собственного дома, а малая родина осталась далеко и была недосягаема, как облака в небе. А без родных корней жизненные ветра носят человека, как перекати-поле. Оттого и прикипел он к Абасугскому острогу всем сердцем, потому и рвалась сюда его душа. Правда, здравый смысл подсказывал, что посещение острога лишь усугубит неприятные воспоминания, но что значит здравый смысл, когда твоими поступками командует любовь?

За три года службы Краснокаменск так и не стал для князя долгожданным и милым пристанищем. Там было крайне сложно и трудно развернуться, многие начинания тонули в разгильдяйстве и лени подчиненных, привычно относивших выполнение указов и распоряжений воеводы на завтра, после праздников, на потом. А ежели что и выполнялось, то спустя рукава, через пень-колоду, а то и после дождичка в четверг. Да и личная жизнь не задалась. Вскоре после расставания с Айдыной он был назначен воеводой и с головой окунулся в службу, так что для местных девиц на выданье оказался завидным, но бесперспективным кандидатом в женихи. И хотя, как все люди, нуждался в семейном тепле и покое, женитьбой голову не забивал, а из Краснокаменска рвался прочь при всякой возможности. Здесь, на Абасуге, Мирон ощущал не только простор и волю, но и небывалое счастье от общества близких по духу людей.

Всего двое суток прошло, как князь нагрянул в острог. Проверить, как Бауэр дела вершит, да и воздухом особенным подышать, старых друзей проведать — Петра Новгородца, Андрея Овражного, даже встреча с распопом Фролкой его обрадовала.

Одной из первых по приезде в острог встретилась ему Олена. Подоткнув подолы юбок, мыла она полы в приказной избе. Мигом узнала. Поджала сердито губы, словно Мирон был виновен во всех ее бедах-злочастьях. Тут и сынишка подбежал, резвый, черноголовый и что-то затараторил быстро-быстро, размахивая руками и притопывая от нетерпения босыми ногами. Но Олена прикрикнула на него, замахнулась мокрой тряпкой. Парнишка, вылитый Тайнах, тотчас спрятался за спину матери, но то и дело выглядывало из обильных складок верхней юбки озорное и любопытное личико, таращились на чужака круглые глаза-смородинки.

На вопросы о житье-бытье Олена отвечала уклончиво, смотрела исподлобья. И Мирон убедился, что прошлые обиды и смерть Тайнаха она до сих пор не простила и, как ни крути, разговора не получится.