Не по торной дороге - Анатолий Александрович Брянчанинов Страница 2

— Faible comparaison des lys et des roses de votre adorable visage![3]

— Высокопарно уж очень! — улыбнулась девушка.

— C'est triste mais c'est vrai![4] — пожал плечами лев.

— Qu' est-ce qui est triste?[5]

— To, что божественный образ, сводящий с ума бедных смертных, — не есть зеркало души!

— Что же, душа хуже?

— Сравнить нельзя: душа — камень, лед!

Софи рассмеялась.

— Нет льда, который бы не плавился?

— Ах, — комично воскликнул Огнев, — я пылаю, как вулкан — и что ж: je me consumes, sans meme re-chauffer la glace![6]

— Повысьте температуру!

— Чтобы окончательно обратиться в пепел?

— Пепел ваш соберут в урну и прольют над ним обильные слезы!

— Triste consolation!..[7]

— Представьте себе, chere[8] Анна Ильинишна, — раздавалось в дамском углу, — какая хитрая Светляева: она только дурачит всех, рассказывая, что не ухаживает за губернаторшей… Уверяет, что до нее ей никакого нет дела, что муж ее вовсе от губернатора не зависит, что все знакомство их с губернаторским домом ограничивается визитами, а между тем посещает ее entre chien et loup[9], чтобы не видели!.. Мне это экономка губернаторская рассказывала… И супруг такой же: хвастается тем, что никогда не провожает на вокзал губернатора, что считает это для себя унизительным, а сам исподтишка, перед его отъездом, ездит к нему извиняться, отговариваясь то службою, то нездоровьем!

— Я наверно знаю, — подхватила другая дама, — что Светляев последнюю награду себе выпросил, а между тем постоянно критикует и бранит, конечно, за глаза, губернатора!

— Я очень рада, — заметила хозяйка, — что сына этой гордячки и злюки Березкиной выгнали из университета: чего-чего она про свое детище и не пела! И талантливый-то он, и чуть не будущий министр! Остальной молодежи куда до ее Гриши!.. Ну вот теперь, куда она этого прославленного гения денет!

— И осень же у нас, — говорил губернский туз Павлу Ивановичу, — дожди, холод, грязь… Дороги ниже всякой критики, земские лошади еле ноги переставляют. Я на днях ездил по службе за сорок верст — думал не доеду!

— В каком уезде?

— В С-ком.

— Ну, там дорожный вопрос на последнем плане… Больше высшими матерьями гг. гласные занимаются… Да что о земстве говорить, когда у нас в городе мостовые нарочно худо содержатся, чтобы экипажным мастерам доход доставить!

— С нетерпением жду я земского собрания, — восклицает белокурый юноша, — ведь это, M-lle Cleopatre, мое первое выступление на арену общественной деятельности!

— Что же речи говорить будете, — тонко усмехнулась Cle-Cle.

— Если придется — отчего же нет!

— Но вы разве знакомы с земским делом?

— Положим мало, но ведь это знакомство так скоро приобретается… чтением докладов, разговором со старыми земцами.

— Но ведь нужды-то населения надо знать, с бытом-то его надо познакомиться?

— Надо главное попасть в нерв, уловить настроение собрания в известную минуту и затем суметь вовремя промолчать, вовремя разгореться…

— И все это в унисон с большинством конечно?

— Почему с большинством?

— Безопаснее! — прищурилась Cle-Cle.

— Вы, однако, не всегда добры бываете, Клеопатра Павловна! — покачал головою юноша.

— В ваш тон впадаю!.. А вы вот что мне скажите: ораторский талант у вас есть?

— Не думаю, но говорить могу… Да ведь чтобы перекричать кого-нибудь, нужны главное смелость и настойчивость — они, поверьте, важнее таланта в настоящее время!

— Ну, а что наш enfant de la nature?[10] — интересовался Огнев.

— Кого это вы так величаете? спросила Софи.

— Как кого? — удивился франт. — Mais ce gauchard d'Ossokine![11]

Девушка пожала плечами.

— Название не совсем верно… Впрочем, — с едва заметным лукавством подхватила она, — кое-что в нем и справедливо: Осокин правдив и безыскусствен… Может быть, поэтому вы зачисляете его в разряд детей природы?

— Нравственных качеств его я не изучал, — проговорил Огнев, — сужу только по внешности.

— И что же дурного заметили вы в ней?

— Положительное отсутствие малейшего светского лоска… даже какое-то пренебрежение ко всему, что издавна освящено обычаями и стало как бы законом… Потом эта наивная грубость, которою он так любит рисоваться…

— Рисовки у Осокина нет и быть не может.

— В таком случае он дурно воспитан.

— Не нахожу.

— Вы, пожалуй, не найдете, что он умишком слаб?

— Вы увлекаетесь, М-r Огнев!

— А вести жизнь чинуши, имея богатого дядю, — умно?

— Живет он вполне прилично: посещает театр, изредка вечера… А что не кутит, не сорит деньгами — то это, вероятно, не в его вкусах… Копит, может быть! — улыбнулась Софи.

— Depuis quelque temps, decidement, vous prenez son parti…[12] и даже в ущерб своим прежним взглядам! — иронически заметил лев.

— Contre vous je prendrai le parti de chacun[13], M-r Огнев.

— Это почему?

— По чувству справедливости.

— Suis-je si injuste?[14]

— Ужасно! La medisance — c'est votre[15] конек!

— Et le votre…[16] непостоянство? — с сердцем спросил франт.

— Que sais-je![17]

Огнев хотел что-то сказать, но, заглянув в зал, поднялся с места:

— Je vous quitte, — не без насмешки проговорил он, — le soleil se leve…[18] Оставляю вас с вашим драгоценным (франт подчеркнул это слово) enfant de la nature и почтительно ретируюсь… Вашу ручку!

— Не стоите… Вы — злой фат! — сказала Софи, не давая руки. — У вас дар сердить людей!

— Успокойтесь! Nous en savons quelque chause![19] — вполголоса заметил ей Огнев. — Gardez moi seulement un tout petit Cain dans votre coeur[20] — вот все, о чем я вас прошу!.. Где нам, фантастическим наследникам, бороться с действительными! — раскланялся он с Софьей Павловной, простился с девицами и засвидетельствовал свое почтение старикам Ильяшенковым.

В это время из дверей зала, несколько развалистой походкой, входил высокий, видный молодой человек лет двадцати семи, с густыми, откинутыми назад, темно-русыми волосами, открывавшими широкий, высокий лоб, с такою же коротко остриженною, окладистою бородкой и большими серыми, несколько задумчивыми глазами; это и был enfant de la nature, о котором шла речь, Орест Александрович Осокин.

Огнев, встретившись с ним, хотя и фатовато, но вежливо первый подал ему руку и сболтнул какое-то приветствие; Осокин нехотя отдал ему поклон и, мешковато подойдя к хозяйке, которая при этом как-то судорожно выпрямилась, сказал ей несколько слов. Потом раскланялся с присутствовавшими и поздоровался с Павлом Ивановичем.

— А вы, почтеннейший, совершенно нас забыли! — покровительственным тоном сказал тот Осокину, протягивая ему свою пухлую руку и выпячивая грудь. — Не одобряю!

— Занят был очень, почтеннейший Павел Иванович,