Казимеж Брандыс - Граждане Страница 19

В Варшаве он своими глазами увидел многое такое, о чем раньше знал только понаслышке. Вот, например, он читал и даже не раз сам писал о строительстве и великих переменах, считая и себя участником их, так как он — сын рабочего класса, который прогнал хозяев и взял промышленность в свои руки. Но здесь, в Варшаве, все это предстало перед ним в высшем средоточии накопленных сил, вознесенное на безмерную высоту, словно излучающее жаркий свет на всю землю, на всех людей, на прошлое и будущее. И потрясенный Павел моргал глазами, как человек, внезапно попавший из темного зрительного зала на сцену, залитую потоками ослепительного света. В Национальном музее он в толпе посетителей-рабочих стоял перед картиной Матейко «Грюнвальд». На лекции в Обществе польско-советской дружбы только два стула отделяли его от знаменитого поэта, певца польской революции, чьи стихи читались в П. на всех торжественных собраниях. Он ходил по улицам, по которым когда-то шагал Дзержинский во главе рабочих демонстраций. Он побывал на том месте, где погиб штаб восставшей Армии Людовой[13]… Все это было правдой, овеянной легендами, священной для всей страны. Павел словно стоял у ее подножия и постоянно смотрел вверх, а в голове лихорадочно кипели мысли. По ночам, когда он возвращался на Электоральную и октябрьский ветер холодил ему виски, он останавливался на площади Дзержинского и озирался по сторонам, словно вслушиваясь в какие-то голоса и звуки. Ему чудилось, что безмолвные в эти часы заводы, фабрики, стройки, рассеянные по огромной территории столицы, беседуют между собой условными знаками и сигналами. Этот город, который он жаждал защищать грудью, спал чутким сном, не смыкая век. Как тихие его зеницы, мерцали огни над помостами лесов и у верхушек башенных кранов. Руки кранов распростерлись над грудами кирпича, словно застывшие внезапно объятия. А в центре города тихо шелестели флаги на мачтах перед Домом партии. В такие минуты Павлу виделся весь род Чижей, собравшийся вокруг его отца. Отец был в красном галстуке, который он всегда надевал Первого мая, — и все они словно глядели вниз с большой семейной фотографии, подвешенной среди звезд. Смотрели на него, Павла, серьезно, с гордостью и вместе с беспокойством. «Ну да, ведь я еще ничего не сделал», — мысленно корил себя Павел. А между тем он никогда не тратил времени зря!

Да, он не тратил времени на пустяки, он даже Антека Кузьнара удивлял тем упорством и методичностью, с какими каждый вечер допоздна изучал «Краткий курс». Антек наблюдал за ним с большим интересом. Обычно в то время, как он, сидя на кровати, уже снимал рубашку и расшнуровывал башмаки, Павел открывал чемодан и доставал эту книгу с синим корешком.

— Сколько ты уже прочел? — спрашивал Антек.

Павел нехотя отвечал, что читает не по порядку, так как он уже несколько раз прочел «Краткий курс» от доски до доски.

— Теперь я разжевываю самое главное, — пояснял он, запуская пальцы в свои взлохмаченные волосы. И читал долго — лампочка на чертежной доске в иные вечера горела, когда весь дом уже спал.

Только потушив свет и лежа с закрытыми глазами, Павел, перед тем, как уснуть, разрешал себе минуту-другую думать об Агнешке. Воображал, как завтра же встретится с нею на улице, или у Кузьнаров, или в театре. Он ни на миг не забывал о ней. Каждая девушка в кожаной куртке, замеченная издали, будила в душе Павла надежду и радость. Он тосковал по тому вечеру, когда впервые увидел Агнешку. Неужели они и вправду шли рядом, плечом к плечу? Вспоминая те минуты, Павел завидовал самому себе. Днем Агнешка, наверное, проходит иногда по тем улицам, по которым ходит и он, ее ноги — часом раньше или позже — ступают по тем же тротуарам. Она живет в Варшаве, на Жолибоже, преподает в школе на Мокотовской, жизнь города повседневно скрещивается с ее жизнью. Где-то есть магазин, где она покупает овощи и хлеб, «ее» газетный киоск. Она варшавянка, одна из женщин Варшавы, которые славятся красотой, веселым нравом и энергией. И все же так трудно встретиться с нею!

Павел, не отдавая себе в этом отчета, думал об Агнешке постоянно. Он видел в ней будущую подругу, избранную им раз навсегда, и привык к этой фантазии так же, как мужчина после свадьбы привыкает к обручальному кольцу на пальце. По временам немного тревожила мысль, что Агнешка, конечно, ни о чем не догадывается, ей и в голову не могло прийти, что она так накрепко с ним связана. Но тут на помощь спешило воображение, и Павел утешался мечтами. Он рисовал себе будущую встречу — очень скоро, завтра или послезавтра — и разговор, после которого он и Агнешка уже никогда не расстанутся… Несбыточная фантазия? Быть может. Но Павел со дня приезда в Варшаву жил в мире беспредельных возможностей, своими глазами обозревал этот мир чудес, где самые невероятные вещи становились действительностью. Это привело его в состояние какой-то душевной лихорадки, и, кто знает, быть может, именно потому он не мог отделаться от тоски по Агнешке. «Когда-нибудь я все тебе расскажу», — думал он засыпая. Не в его натуре было замыкаться в себе, и обилие впечатлений тяготило его потому, что не с кем было делиться ими. Они его захлестывали могучей, безудержной волной, их было слишком много для одного сердца. И когда голова шла кругом, а душу наполняли бурные желания, перед засыпающим Павлом вставало отрадное видение: Агнешка, ее лицо с умными и ласковыми глазами, смотревшими на него из темноты. — До завтра! — шептал Павел засыпая.

Прошло десять дней, а Агнешка все не приходила к Кузьнарам, и Павел уже начал тревожиться. Не заболела ли она? Или, может, уехала из Варшавы? Он ходит по улицам, воображая, что вот-вот встретит ее, а она, может быть, уже где-нибудь в другом городе, например в П. Эта мысль привела Павла в такой ужас, что он на другой день побежал на Мокотовскую, где была ее школа. Почти час слонялся он неподалеку и около двух увидел Антека, вышедшего из школы с группой товарищей. К счастью, они были увлечены разговором и Антек к тому же шел, потупив голову, так что Павлу удалось ускользнуть незамеченным. Он пошел в сторону площади Спасителя. Больше он не пробовал подстерегать Агнешку у школы.

В этот вечер, перелистывая «Краткий курс», он пытливо поглядывал на Антека, готовившего уроки за чертежным столом. Ах, если бы по его спине можно было прочитать, преподает ли еще Агнешка в школе на Мокотовской, или нет! Но спина Антека говорила только о том, что он поглощен чем-то, не имеющим никакого отношения к Павлу и Агнешке. Павел ждал довольно долго, пока Антек не начал собирать книжки. Тогда он зевнул и спросил с притворным равнодушием:

— Как дела в школе?

— Ничего, помаленьку, — ответил Антек, немного удивившись, и торопливо начал раздеваться. Павел украдкой наблюдал за ним.

— А силы у вас хорошие? — буркнул он через минуту, снова зевнув.

— Силы? — Антек повернулся к нему, держа в руках снятый носок. — Какие силы? Не понимаю.

Павел проглотил слюну. — Ну… я имею в виду учителей, — пояснил он, с неожиданным интересом засмотревшись на свой левый башмак, валявшийся у кровати. Потом добавил, что «кадры воспитателей на данном этапе имеют решающее значение». Подняв голову, он следил за лицом Антека.

— Это верно, — согласился Антек. — Без учительских кадров ничего не удалось бы сделать…

— Особенно в младших классах, — подхватил Павел с подлинной тревогой в голосе.

— Ну, и в старших тоже, — сказал Антек задумчиво.

Павел уже готов был поддакнуть, но после минутного размышления объявил с глубоким вздохом, что его более всего беспокоит участь младших классов, в которых растят новое поколение.

— Вот, скажем, естественные науки… — он с горьким сомнением покачал головой и осторожно глянул на Антека.

Но Антек не отзывался, занятый своими мыслями. Павел напряженно следил за ним… «Что же ты молчишь?» — думал он в отчаянии, глядя в его хмурое лицо с серыми глазами, которые несколько часов назад, может быть, видели Агнешку.

— Свет погасим? — спросил через минуту Антек.

— Гаси.

В темноте, лежа на спине, Павел ждал… С наступлением ночи увидеть Агнешку в мечтах было настолько легче, чем встретить днем!..

Павел все больше привязывался к трем Кузьнарам, да и они незаметно к нему привыкли. В квартире на Электоральной каждый жил своей жизнью, не вмешиваясь в жизнь другого. Бронка кончала институт. Антек был поглощен школьными и зетемповскими делами, а отец их приезжал со стройки только поздно вечером. Возвращаясь домой, Павел заставал его всегда за письменным столом: Кузьнар сидел, уткнув нос в бумаги, а над ним висело облако табачного дыма.

Время от времени забегали товарищи Антека или подруги Бронки, и тогда в квартире поднимался галдеж, смех, споры. Случались перепалки между отцом и детьми — чаще всего из-за пустяков. Тогда обнаруживалось, что в семье существует строгий режим и все обязаны его соблюдать. Здесь были установлены «тихие часы», когда строжайше запрещалось включать радио, и очередность мытья в ванной комнате, и ряд других правил распорядка, которые нарушал чаще всего старший Кузьнар. В таких случаях его распекали и Бронка припоминала ему всякие старые грехи, а он либо все обращал в шутку, либо сердито ворчал, призывая Павла в свидетели учиненной ему несправедливости. В конце концов он запирался в кухне, откуда через минуту доносились шум и фырканье. Но обычно они очень быстро мирились.