Константэн Григорьев - Нега Страница 5

Ощупал себя — все оказалось на месте. Возмущенный произволом подсознания, встал и двинулся прямо в противоположную сторону. Там оказалась крайне загадочная аллея. Вдоль аллеи была устроена галерея огромных светящихся картин.

На одной топырили уродливые руки синие человечки с хвостами и птичьими перьями по всему телу; на другой треугольники с вылезающими из орбит глазами кружились в странном танце с хладнокровными элегантными насекомыми. Поодаль пялилось в невиданное и жевало цветок шизофренически–наивное существо салатного цвета. Чья–то раздраженная жена, высовываясь из чайной чашки, лупила существо всеми вольтами Гармонической Кривой.

Константэн пошел дальше: «Отдай свой мозг», — настаивала из черного фона мертвенно–прелестная неконтактная девочка; в осеннем лесу стояли шестеро — из глаз у них змеились белые провода; бабочка пожирала цветущее девичье тело; белая–белая рубашка недоуменно вопрошала об участи сбежавшего тела.

Аллея кончилась, но картины и не думали отпускать его: посыпались сверху серебряные дожди, он очутился на айсберге, пролетел насквозь солнечные парники школы Асколи Пичено, гигантские сетчатые шары Фаллера, купола Язда и тут обнаружил, что находится внутри Колумбариума Хабитабиле. Этот бредовый внутренний угол двусмысленно значительного Мирового Дома был способен потрясти — стены его представляли собой вселенские ниши, заставленные натуральными коробками зданий, отовсюду струился ленивый свет, внизу, на ледяном полу, важно прохаживались мелкие обитатели, и лишь Некто, спокойно восседающий в длинном прозрачном кресле, наблюдал движение свисающего по центру и явно разумного черного шара.

— Привет! — крикнул Константэн и понесся дальше. Картины окружали его на лету: ветхие фотоколлажи из Будущего, запечатленные эльфы и морские раковины, мертвая голова в аквариуме, обнаженная женская плоть в тугих зарослях остролиста, монахи, стерегущие стеклянный куб, — и влюбленные, подмигивающие ему из куба. На лету позвонил Добрынин, но Константэн не понял ни одного его слова, показалось даже, что Приор говорит на каком–то птичьем языке, словно быстро прокручивалась лента на старом магнитофоне.

Тут он превратился в запыленную моль — сразу же отросли необыкновенной длины и пушистости непослушные ресницы — потом забился и умер.

Начался новый полет — ничего не объясняющий, быстрый и одновременно невыносимо медленный по извилистым коридорам в перепончатую тьму…

Плюх! — Константэн очутился в ванне.

Обыкновенная, белая эмалированная ванна, пошловатая в своей земной косности, стояла в иллюминованном помещении и была до половины заполнена желтой горчичной водой.

«А где же мои носки?» — Константэн обнаружил, что его ноги оказались погруженными в горячую воду, а обе штанины были подвернуты до колен. Рядом кто–то сидел. Он робко поднял глаза и просиял: рядом–то сидел Пеленягрэ, тихий, как статуя.

— Виктор! — не выдержал юнкер минутного молчания. — Эй!

— Тише ты, ради Бога, — равнодушно сказал Виктор, продолжающий созерцать мутную воду, изредка шевеля пальцами ног. Юнкер подивился, что на него не обращают внимания, потом зевнул и стал оглядываться по сторонам. Зеркал нигде не было. А так была ванная как ванная: кафель, отсыревшая малость штукатурка, махровые и вафельные полотенца. Ему захотелось включить воду и посмотреть, что из этого выйдет. Но только он протянул руку к блестящему крану, Виктор странно глянул на него и зловеще мяукнул. Константэн каким–то образом понял, что это по–загробному означает «нельзя». Еще помолчали. Виктор вдруг щелкнул языком и с хитрецой спросил:

— Ну что, скапутился?

Константэн осторожно ответил:

— А ты?

— А я на второй круг пошел. Как Вадим дал дуба, стал являться во сне — стоит босой на полу и нашептывает: «Мне скучно, мол, без вас, ребята, пошли со мной…» Я пугался, потом доверился и вот…

— А сам–то он где?

— А экзамен сдает.

— Какой еще экзамен?

— А никто не знает: пойду, говорит, экзамен сдавать.

— И… куда же он… вышел?

— А через кран мы, через краник… Ты уж не открывай.

— Ну, дела. А мне сегодня Добрынин звонил.

— Да, он отсюда звонил.

— Ну?

— А вот, смотри, — Виктор сунул руку в воду и вытащил оттуда телефонный аппарат образца 1914 года. Набрал номер. Женский голос испуганно спросил: «Вам кого? Это Витя?» Затем в трубке кто–то зарыдал. Виктор самодовольно объявил, что скоро прибудут новые девчонки. Аппарат бухнулся в воду. Виктор вспомнил, что Добрынин с подругой осматривают выставку — где–то на Земле затонул корабль. В этот момент их безмолвной беседы из крана сама собой полилась вода. Слева от Константэна материализовался Великий Магистр. Он обнял юнкера. Тускло полыхнуло лезвие огромного ножа, он вонзился юнкеру в горло. Константэн поежился, ему было как–то неудобно. Вадим успокоил его, полоснув и себя по горлу, и хохотнул. В дверь ванной постучали.

Втиснулись две пепельные бабочки с человеческими лицами. Это были Добрынин и его подружка. Подружка кинулась к Константэну:

— Ой, бедненький! Вадимчик, зачем же так сразу? Он же еще непривычненький! — достала из воздуха бинт и замотала юнкеру горло. Он заплакал от умиления, спрашивая Добрынина:

— Скажи, Герберт, а что… там?

— За дверью–то?

— Да, да.

— Луна. Понимаешь, мы на Луне. Скоро выйдет наша книжка.

— Я так давно не видел Луны. Она все такая же — цепки, картеры, акияне… — Константэн умолк, обнаружив с досадой, что слова ему непослушны.

— Что ты, что ты, — замахал руками Виктор, — уже осьмнадцатую вечность какая–то не такая…

Тут из стены вылупился Быков. Отряхивая с себя фосфор, он надрывно закашлялся и спросил водки. Ему подали. Все стоявшие уселись в ванну. Вновь прибывший командор начал лихорадочно щелкать камушки, доставая их из кармана своей штормовки. Все деликатно молчали. Стоял страшный хруст. Казалось, что у Быкова четыре руки. Присмотревшись, Константэн убедился, что это действительно было так.

Из воды медленно поднялся запредельный глобус. Виктор схватил его за хрустальные бока и разбил, как арбуз, об колено. Затем со сверхъестественной важностью начал уписывать глобус за обе щеки. По белой шелковой рубахе архикардинала заструились, стекая с давно небритого подбородка, алмазные горы и марципановые города, целые куски жидкости плюхались обратно в ванну.

— Однако настало время идти на мельницу, — молвил Магистр.

Мертвяки вышли в сад. Сначала Константэн ничего не видел из–за клубов синего пара, набившегося ему в глаза. Однако вскоре показалось сребристое кладбище с шевелившимися оградками — вся Луна хотела слушать маньеристов. Фотографии с памятников сползали к эстраде, кое–где фотографий не было и ползли буковки. Юнкер томился ощущением, будто его сердце из шелестящей фольги изрезано на куски. На невозможном небе висел глаз размером с окружающее. Кто–то чиркал спичками, Вадим читал с эстрады, Виктор негромко смеялся в железных кустах. Фотографии были живые и хлопали в ладоши. На стареньком полифоне, дымясь, вертелись в неправильную сторону обжаренные в масле пластинки, так что музыка была.

Вдруг забрезжило море — стоял жаркий полдень, и мягкие неблагодарные существа барахтались в сапфирах. Девушки играли в волейбол, одна из них обернулась к юнкеру, и тот сразу потерял подсознание: в обрамлении пышных волос зияла черная пустота, и там, где должны были манить и восхищать ласковые глаза, пылали лютой злобою две огненные точки. Смерть внутри смерти — вот стилет, прорвавший последнее «я» Константэна. Но когда вслед за сознанием уничтожается подсознание — остается астральная сила. И она, смерчем вонзившись в разгул гнили, вырвала ослабевшее «я» юнкера из смрадной пасти Абсолютного небытия, вынула из ледяного желоба стремительного падения — и восстановила.

И очнулся, очутился — он или уже Тот, другой? — в сухом сиянии, и обнаружил, что осень, что сидит он, бесконечно усталый, на огромном куске пиленого сахара где–то на Марсе.

Вселенная порхает над ним обманувшейся двойной бабочкой, и проступает из вековечной тьмы стеклянный лик Нового Путешественника.

СНОВИДЕНИЕ ПЯТОЕ:

«Бобрынин, Дыков, Лепенягрэ»

С неправильной быстротой мелькают перед зрителем кадры — Уайльд с Констанцией Ллойд… Пеленягрэ с юной женой… она крупным планом — улыбка, воротник «Медичи», двухцветный букет крупных роз, атласное платье цвета примул и миртовые веточки… Магистр с Приором спорят о Лисиппе, сидя в фойе на бархатных подушечках… толстая администраторша… журналист Костя Елгешин… гудящий переполненный зал…

Орден открывает сезон в студенческом театре МГУ.

Вдруг что–то щелкает, и на сцене оказываются двойники маньеристов, как бы их негативы. Что такое? Кто–то подделал документы! Настоящих поэтов выставляют из зала! Скандал…