Хидыр Дерьяев - Судьба (книга первая) Страница 50

Оразсолтан-эдже сидела на корточках у погасшего оджака, прикусив рукав накинутого на голову старенького пуренджика. Уткнувшись подбородком в колено, она думала свои постоянные тяжёлые думы Дурды, подперев голову руками, лежал около неё. Он первый увидел входящего отца, вскочил, подбежал, молча обнял его. Страшные события словно повлияли на его рост — мальчик неудержимо тянулся кверху и был уже почти вровень с невысоким отцом.

Разглядев мужа, Оразсолтан-эдже всхлипнула и стала вытирать рукавом невольно хлынувшие слёзы, Мурад-ага ошеломлённо остановился. Дурды торопливо сказал:

— После того, как ты уехал, брат человека, которого зовут Бекмурад-бай, напал с джигитами на село.

Они избили маму, тётушку Огульнияз и увезли с собой нашу Узук.

Это была третья и последняя шутка, приготовленная судьбой Мураду-ага на три дня — по шутке на день.

Старик обессиленно опустился на кошму, лёг на бок. Оразсолтан-эдже заплакала навзрыд.

Молчание, прерываемое тяжкими рыданиями Оразсолтан-эдже, длилось бесконечно. Дурды уснул возле отца. Наконец Мурад-ага сказал:

— Перестань плакать, бесполезны твои слёзы… Рассказывай, что здесь произошло…

…Пережитое тяжело отразилось на старом чабане. Он пожелтел, сгорбился, усох. За какой-нибудь месяц бодрый, полный энергии человек превратился в дряхлого старика. Поглядывая на него, Оразсолтан-эдже качала головой и украдкой подносила к глазам конец головного платка. А Мурад-ага, выбираясь по вечерам из кибитки, подолгу смотрел вдаль провалившимися, как после тяжёлой болезни, глазами. Смотрел так, словно пытался разглядеть будущее, увидеть какие ещё камни собирается судьба обрушить на его трясущуюся голову. Выдержит он эти камни или в конце концов они задавят его?

Где навоз, там и мухи

В один из ясных осенних дней Мурад-ага по привычке сидел в углу кибитки в полусонном оцепенении. Иногда в голове его мелькала острая болезненная мысль — так солнце, найдя щель, неожиданно освещает внутренность кибитки, вырывая из извечной полутьмы различные предметы.

Старик пытался сосредоточиться на появившейся мысли, и тогда со стороны медленно накатывался ватный ком усталости. Встряхнуться бы, отшвырнуть этот ком, встать на ноги… Но не было ни сил, ни желания, и снова нудная, вязкая истома обволакивала мозг, опускала отяжелевшие веки на покалывающие, словно от попавшего песка, глаза. Старик ещё пробовал сопротивляться, тщетно и вяло перекатывая чётки безрадостных дней, но нить уже рвалась и бусинки катились в неведомое.

Дурды тоже сидел у оджака. Со времени прихода Мурада-ага мальчик почти не отходил от отца. Понимая его тяжёлое состояние, Дурды почти не задавал своих бесконечных вопросов и только старался предупредить малейшее отцовское желание, а желаний у Мурада-ага в эти дни не было совсем.

Сидя на кошме, Дурды сам с собой играл в альчики: возраст брал своё, несмотря ни на что.

Вошла Оразсолтан-эдже, неся чёрный от копоти тунче[90].

— Заварки вот тоже нет… Вчера брала немного у, Огульнияз, но и у неё уже кончилась… Заварила спитой чай. — Она подвинула чайник Мураду-ага, второй поставила около себя. — Ходила к этому Сухану Скупому, чтоб ему сдохнуть не в своём доме, просила: «Ладно уж, что прогнал Мурада-ага без причины, ты хоть отдай ему то, что он заработал, а то жить нам не на что». Куда там! Разорался, словно запалённая лошадь: «Как ты можешь о заработке говорить! Ни копейки я вам не должен. Скажи ещё спасибо, что сжалился, не заставил за павших ягнят платить. И перестань ко мне каждый день бегать со своими заботами. Мало твой Мурад моих овец перевёл?». И начал перечислять всех овец, что за двадцать лет пали. Я ему говорю: «Не только скотина, человек тоже умирает, когда время придёт. Разве может Мурад-ага за каждую смерть отвечать!». И ушла. Что я могла ещё поделать? Не знаю, как и жить будем дальше. Муки осталось — два раза чурек испечь. А там — бери суму и иди по миру.

Глаза Мурада-ага, подёрнутые мутной плёнкой, как у сонной птицы, оживились, блеснули беспокойством.

— Да… надо думать о жизни… Живьём в могилу не сядешь.

Оразсолтан-эдже обрадовалась.

— Правду говоришь ты!.. Сделай так, как я тебе говорю… Всю жизнь ты чужих овец пас, а даже второго халата не нажил себе за тридцать лет, лучше уж к земле прилепиться, снять у кого-нибудь в аренду клочок поля. Если не в нашем ауле, то может, поблизости где-нибудь. Верблюда с добром здесь тоже не заработаешь, да хоть видеться будем чаще. А то ведь мы с тобой раз в год виделись с трудом. О нашем несчастии сообщить тебе не смогла… А если вдруг умру я — кто меня приберёт? Сегодня день базарный — сходи, может, найдёшь хорошего хозяина, даст тебе на земле поработать.

— Ладно, — сказал Мурад-ага. — Пойду сегодня.

— Пойди, пойди… А я как-нибудь перебьюсь это время. Не все люди на Сухана Скупого да на арчина похожи. Кто займёт кусок хлеба, у других буду трепать шерсть и прясть, подзаработаю, сколько в моих силах. Дурды вон уже взрослый, тоже на что-нибудь годен, сумеет немножко помочь. Как говорится в народе, у кого рот открыт, тот не умрёт.

— Ладно, — Мурад-ага зашевелился на своей кошме. — Дай мне на дорогу кусок чурека…

— Может быть бог поможет, встретишь доброго мусульманина… Возьми вот этот кусочек, побольше.

Мурад-ага встал, подпоясал халат верёвкой. Приложив хлеб ко лбу, прошептал слова молитвы, положил чурек за пазуху.

— Внимательнее смотри в лицо человека, к которому будешь наниматься, наставляла его Оразсолтан-эдже. — У хорошего человека глаза ясные, лоб широкий, лицо светлое, и говорит он мягко, не торопясь… Смотри как. следует, ну… а остальное — от бога зависит.

— Ты скоро вернёшься, папа? — спросил Дурды.

— Скоро, сынок — ласково ответил Мурад-ага. — Теперь я часто приходить домой стану. В пастухи больше не пойду.

Дорога до базара не коротка, но за раздумьями Мурад-ага почти не заметил её. «Боже мой, — думал он, — разве ты создал меня только для того, чтобы я испытывал непрерывные мучения и нужду? Почему судьба моя так горька? Чем я провинился перед небом? Всю жизнь я старался жить честно: не брал чужого, не обижал слабого, не клеветал на ближнего своего. Может быть, аллах наказывает меня за то, что я дожил до седой бороды, а лоб мой ни разу в молитве не коснулся земли? Наверное так… О всевышний, каюсь я и с именем твоим падаю ниц! Прости недостойного раба своего. Хоть я и не знаю всех положенных молитв, но я теперь буду строго соблюдать пост, не пропущу ни одного намаза… Облегчи мою жизнь, господи! И вы, ангелы небесные, услышьте мою мольбу, скажите «аминь» во исполнение её. Люди говорят, что все молитвы исполняются у того, кто семь лет пас овец, сам добрый дух пустыни становится его защитником. Я четыре раза по семь лет ходил за овцами — почему же мои просьбы не исполняются, где твоя справедливость, о аллах?!».

С такими мыслями Мурад-ага неспешно пылил по большой базарной дороге и незаметно дошёл до базара. Под длинным навесом зелёного железа толпились люди, но Мураду-ага делать здесь было нечего. И он прошёл мимо, туда, где на площадке, расположенной рядом с мусорной свалкой, галдели грязные измождённые оборванцы. Заодно с мусором смела их сюда жёсткая метла жизни, и они кричали на разные голоса, перебивая друг друга, предлагали желающим свои руки. А те, сытые и спесивые, брезгливо ходили около бедняков, стараясь не коснуться их даже полою халата, и выбирали работников покрепче и подешевле.

Мурад-ага миновал «стоячий базар», названный так потому что продавцы здесь не сидели, а стояли, держа свой товар на руках — базарная пошлина в этом случае бралась меньше, чем с «сидячих» продавцов. Старик прошёл всего несколько шагов, как вдруг и продавцы и покупатели с криком бросались в его сторону. Нерасторопные падали, но люди не обращали на них внимания и мчались по упавшим, как перепуганная овечья отара.

Не понимая в чём дело, Мурад-ага оглянулся и увидел, что те, кто шёл к базару, тоже бегут назад. Тогда старик помянул аллаха, подобрал полы халата к припустился вместе со всеми.

Вскоре бегущие остановились. Осматриваясь и вопросительно глядя один на другого, они пытались установить причину паники.

— Что случилось?

— Почему мы бежим?

— Не знаю…

— А чего же тогда удирал?

— На вас глядя… Вы тоже неслись, как угорелый,

— Ба!..

— А кто первый закричал?

— Неизвестно кто…

— Тьфу ты, прости господи!..

— Ну и чудеса: бегут люди — и не знают, куда и зачем!

— За такие чудеса носом в землю тыкать надо!

— А может, случилось что-либо!

— Кому-то пошутить захотелось — вот и всё!

— Недобрые это шутки!

— Так мусульмане не шутят…

— Наверное капыр какой-то подшутил.

Позже всё объяснилось. Оказалось, что какие-то жулики связали друг с дружкой двух тощих бродячих псов и бросили им мясо. Когда голодные собаки подняли свирепую грызню, жулики завопили: «Люди, бегите!.. Собаки бешеные!.. Спасайтесь, люди, кто может!..». В поднявшейся суматохе они схватили часть товаров и скрылись.