Казимеж Брандыс - Граждане Страница 50

— Основная наша задача, товарищи, все еще впереди, — сказал он и закончил свою речь предостережением против самодовольства и самоуспокоенности.

Он сошел с трибуны разгоряченный, пожимая протянутые к нему руки. После собрания показывали короткометражный фильм. Кузьнар смотрел на экран, ничего не видя, — он все еще не мог опомниться от удивления, думая о необычайном стечении обстоятельств, которое помогло им выполнить план. Все снова и снова он пытался во всем разобраться, оценивал свои и чужие усилия и никак не мог решить, чья же тут главная заслуга. В конце концов он задремал, а когда сеанс кончился, поехал домой и по дороге купил бутылку болгарского вина.

Главной задачей, о которой он упоминал в своей речи, были «поля Русина» — так Кузьнар в мыслях называл бескрайнюю равнину, коричневато-бурую в эту пору года, тянувшуюся в сторону Вавра и железной дороги, от которой скоро должны были провести к Новой Праге III долгожданную ветку.

Вот уже несколько недель об этих «полях Русина» совещались и в тресте, и в главном управлении. Начать работы предполагали ранней весной, но уже сейчас выясняли важные вопросы, касающиеся организации работ, материалов, рабочей силы. На этих совещаниях Кузьнар пускал в ход всю свою хитрость, подготовляя почву: он требовал гарантий и обязательств, расширения технической базы, увеличения числа бригад, укрепления штата специалистами… Он торговался отчаянно, был глух, как пень, к неоспоримым, казалось, доводам тех, кто возражал ему. На него изливали холодный отрезвляющий поток совершенно очевидных истин, били по голове, как обухом, соображениями реальной необходимости. Говорили, что нельзя же остановить все другие стройки в Варшаве, что скоростники забирают большую часть инвентаря, что завод «Искра» выпустил вдвое меньше трансформаторов, чем запланировано, что постоянно не хватает рабочих рук, приходится расформировывать старые бригады и перебрасывать людей на стройки МДМ или Млынова…

— А вы, — говорили Кузьнару, — хотели бы забрать к себе на стройку двести пятьдесят тысяч польских строителей, все экскаваторы и «сталинцы» и лучших специалистов, — может, даже самого Краевского вам подавай, а?

Кузьнар слушал с каменным лицом. Когда его собеседники умолкали, он только поводил плечами, словно отряхиваясь, и опять долбил свое:

— Без людей и оборудования строить не начнешь.

При этом он закрывал глаза, словно ничего не желая видеть, кроме той обширной равнины, уходившей к туманному горизонту, которая через месяц-другой ощетинится лесами, вышками подъемных кранов с их длинными журавлиными шеями. Он ходил туда все чаще и чаще, особенно в погожие дни, и, заложив руки за спину, подолгу стоял, блуждая глазами по голым полям. Русин заразил его своим умением смотреть вперед, и воображение его работало.

В такие дни на стройке говорили: «Кузьнар опять смотрит на коз».

В конце ноября дирекцию Новой Праги III вызвали в «Горпроект столицы». В небольшом помещении были выставлены доски с эскизами и планами, на длинном низком столе — белые макеты. Молодой архитектор, знакомя их с чертежами, рассказывал, как будут выглядеть новые кварталы. Кузьнар сидел посредине между инженером Гнацким и Шелингом. «Поля Русина» архитектор называл «Новая Прага IV». Водя указкой по плану и обращаясь к Кузьнару, он красноречиво объяснял, какое общественное значение будет иметь эта часть нового поселка. Здесь предполагалось выстроить ряд жилых корпусов среди садов и парков, до самой центральной площади, где вырастет высотный дом — Дом молодежи, десятиэтажный гигант из бетона, стекла и песчаника. От площади будут отходить аллеи, соединяющие ее с концентрическими кольцами сооружений, где будет все для физкультуры и спорта: стадион, бассейн для плавания, теннисные площадки, гимнастические залы… По третьему кольцу Новой Праги IV пройдет вторая линия жилого квартала. Ряды домиков — каждый на одну семью — будут тянуться до автострады.

Кузьнар все понял. Он следил за палочкой архитектора, переводил напряженный взгляд на эскизы фасадов, отпечатанные на светочувствительной бумаге, слушал подробные объяснения насчет всяких усовершенствований и новых экспериментов подсобной лаборатории зеленых насаждений. Затем их повели по комнатам, где они с трудом пробирались между тесно стоящими чертежными досками и целыми штабелями калек, бумаги, проектов и эскизов, следя, как бы чего-нибудь не задеть и не сбросить на пол. Кузьнар шагал медленно и осторожно, старательно запоминал все слышанное. Чертежная казалась ему чем-то вроде клиники, где рождалось его детище. Он смотрел на молодого архитектора с робким почтением: ведь из его рук он скоро примет свою будущую гордость и труд, этот новый поселок, который он уже любил тревожной и крепкой любовью. Долго стояли они с Гнацким перед маленькой моделью Дома молодежи, окруженного деревьями величиной с одуванчик.

В этот вечер Кузьнар вернулся к себе на Электоральную, распираемый тайной гордостью. Он долго и подробно рассказывал все детям, наслаждаясь сиявшими от увлечения глазами Бронки и расспросами Антека. Он нарисовал им — и довольно прилично — на вырванной из тетради страничке план Новой Праги IV. Все собрались у стола, а он, подражая жестам архитектора, указывал карандашом, где будет Дом молодежи, где пройдут сквозные артерии поселка, кружком обозначил центральную площадь и все твердил, что когда Бронка выйдет замуж, он уж как-нибудь выхлопочет ей там домик с садиком. При этом он украдкой поглядывал на Бронку и Павла, радуясь в душе, так как давно заметил их взаимную склонность. Ведь он в дочке души не чаял! Они хоть и бранились чуть не каждый день, но мысль, что Бронка по окончании Медицинского института уедет на практику, мучила Кузьнара, как зубная боль. Антек — другое дело: этот крепкий потомок Кузьнаров давно уже шел своей дорогой.

Они беседовали допоздна, снова и снова рассматривая план, и Кузьнар беспрестанно дополнял его новыми подробностями, которые он, когда время подошло к полуночи, уже просто сочинял, черпая их из своей разыгравшейся фантазии. — Может, я и простой каменщик, — воскликнул он, наконец, — но запомните: вот этими лапами я вам все это выстрою! — И вытянул над столом свои мощные волосатые руки.

Однако, когда Павел вынул блокнот и объявил, что напишет в газете о Новой Праге IV, Кузьнар вдруг помрачнел и притих.

— Нет, ты пока ничего не расписывай! — сказал он решительно. — Там еще голые поля, и больше ничего. Пока я не посажу последнее деревцо, ты, братец, ничего писать не смей!

«Инспекция, кроме того, обращает ваше внимание на часто наблюдаемые непорядки, перерасход и порчу материалов. Так, например, перед строениями валяются неубранные бочки и шамотные трубы… груды разбитого пустотелого кирпича, потрескавшиеся балки, черепица… части кипятильников, рогожи…»

— Та-ак, — Кузьнар барабанил пальцами по столу и то и дело поглядывал на часы. Инженер Гнацкий был педант и к тому же заика. А часы показывали без пяти четыре.

— Ну, все?

— Нет, еще вопрос о свалке и подъездных путях, — возразил Гнацкий, не замечая нетерпения Кузьнара.

— «Инспекция отмечает также, что на территории строительства выгрузка щебня и земли производится, как признали сами прорабы, хаотично и неорганизованно: они свозятся и высыпаются…»

— Ладно, — перебил Кузьнар, — остальное отложим на завтра.

Гнацкий посмотрел на него укоризненно: с некоторых пор он не мог заставить Кузьнара выслушивать до конца его ежедневные отчеты. Тихо вздохнув, он стал собирать бумаги.

А Кузьнар одной рукой уже накидывал на плечи пальто, другой нажимал рычажок телефона.

— Товарища Тобиша! — крикнул он в трубку, ощупью ловя завернувшийся рукав пальто. — Тобиш, вы? Слушайте, уже четыре часа! Пора начинать. Только не размазывайте! Мы с Гнацким придем через минуту. Начинайте! — повторил он, кладя трубку.

В помещении партийного комитета в четыре часа назначено было совещание агитаторов и профсоюзных организаторов, о котором давно было объявлено. Кузьнар на заседаниях партийного комитета настаивал, что следует немедленно развернуть разъяснительную работу, которая подготовит и мобилизует весь коллектив для предстоящей атаки на «поля Русина».

— За эту зиму каждый бригадир у нас должен стать настоящим командиром, — говорил он. — Людей надо подтянуть до уровня наших больших задач, иначе мы не сдвинемся с места…

Он рассеянно слушал Тобиша, который упрямо твердил, что начинать следует с политучебы, а она у них хромает оттого, что Кузьнар мешает ее наладить. В самом деле, до сих пор не был выработан даже план учебы, так что из районного комитета уже запрашивали о причине такой задержки, и Кузьнару пришлось успокаивать их по телефону. Когда Тобиш, наконец, категорически потребовал созыва организационного собрания, Кузьнар не протестовал, буркнул только: «Что ж, давайте!» Секретарь указал срок: начало ноября. Назначили день и час. Но в этот день в клуб пришло только несколько человек: рабочие были сильно утомлены, так как заканчивали последние работы по годовому плану и на стройке шла лихорадочная гонка, а тут еще зарядили дожди, и ноги вязли в размокшей глине… Собрание отложили. В следующий раз тоже ничего не вышло: в назначенный день дирекцию вызвали в главное управление, а Тобиш задержался на конференции в городском комитете партии. Какой-то злой рок преследовал это собрание: решили созвать его через неделю, но по недосмотру оно совпало с ранее назначенным производственным совещанием. Кузьнар втихомолку потешался над огорченной миной Тобиша: вздумал же бедняга выкроить два свободных дня в такой месяц, когда людям вздохнуть некогда!