Казимеж Брандыс - Граждане Страница 51

Вопрос об учебе решили поставить на совещании агитаторов: Тобиш настоял на том, чтобы включить его в повестку дня.

Когда в пять минут пятого Кузьнар и Гнацкий вошли в помещение партийного комитета, в этой большой комнате, на первом этаже только что достроенного здания интерната, уже сидело несколько десятков человек. Совещание еще не началось, но комната была уже полна табачного дыма. Передовик Звежинский, хрипло смеясь, подшучивал над Озимеком, который работал в одиночку, потому что не верил в работу парами. У Озимека было сухощавое лицо старой индианки и бельмо на левом глазу. Говорили, что в молодости он побывал во многих странах.

— Меня ничем не удивишь, — говорил он скрипучим голосом. — Побывал я и в Бразилии, и в Пруссии, и во Франции… и в городе Лионе… В одном месте получше, в другом — похуже, в третьем — чуточку полегче… Но так, чтобы все по душе было человеку, — таких мест, сколько не ищи, не найдешь… Нет, — качал головой Озимек, — чудес на свете не бывает…

После вступительного слова Тобиша, который подчеркнул, что необходимо улучшить работу коллектива и развернуть шире соревнование и рационализацию, наступила короткая пауза. Затем попросил слова Побежий, секретарь партийного бюро II участка, высокий худой мужчина в очках, из-за которых глядели выпуклые бесцветные глаза. Говорил он медленно и в нос:

— Я, товарищи, стою за учебу. Нет ничего хуже темноты. С человеком сознательным и работать приятнее. Верно я говорю, Мись?

Коренастый брюнет Мись кивнул головой. Они с Побежим были неразлучной парой, несмотря на разные склонности и характеры; Мись был несловоохотлив, даже несколько угрюм, нетерпелив и горяч.

— Да, так вот я и говорю, — флегматично бубнил Побежий. — Сознательность — первое дело. Для чего работаешь? И для кого? Чего от тебя требует Народная Польша? Каждый строитель обязан это знать. Верно, Мись? Ну, то-то! А у нас на участке есть такие, что этого не понимают. Вот, к примеру, присутствующий здесь товарищ Звежинский.

Побежий спокойно высморкался и, глядя на Тобиша, делал вид, что не слышит сердитых протестов Звежинского, который высунулся вперед, весь красный от злости.

— Это еще что за новость? Ты уложи столько кирпича, сколько я, а потом шуми! Орден у меня есть или нет? Отвечай, Побежий, есть или нет?

— В самом деле, чего он придирается к Звежинскому? — шепнул обеспокоенный Кузьнар Тобишу. — Ведь Звежинский — рекордсмен, о нем без конца в газетах пишут…

— Ничего, ничего, пусть говорит, — отрезал Тобиш.

«Ага, — подумал Кузьнар. — Это тебе на руку!»

В наступившей минутной тишине слышны были перешептывания. В общем гуле вдруг выделился резкий голос Озимека:

— Не из-за чего спорить, один другого стоит! Знавал я таких в Лионе…

— Орден у тебя есть, — сказал Побежий хладнокровно, — и рекорды ты ставишь. Но ты — не общественный человек.

— Не общественный! — крикнул Звежинский, стукнув себя кулаком по бедру. — Может, я на крыше лежу, когда другие работают, да?

— Спокойнее, товарищи! — остановил их Тобиш. — У нас совещание строителей…

Побежий подождал немного, потом глянул на Звежинского поверх проволочной оправы своих очков:

— Нет, на крыше ты не лежишь. Так ведь я этого и не говорил. Верно, Мись? Но ты, Звежинский, эгоист. Ты людей не учишь… Соревнования не проводишь. Тебе кажется, что если ты — великий пример для других, так это и все. Ставишь рекорды, нахватаешь премий, потом Первого мая орден наденешь и шествуешь перед трибуной. Ну, а сознательность твоя где, вот ты что мне скажи!

— Великих чудес на свете не бывает, — изрек Озимек, опустив веко на свое бельмо, и стал успокаивать Звежинского, который посинел от ярости.

Сзади несколько голосов поддержало Побежего. Раздались крики: — Пусть говорит!

Мись встал и, в упор глядя на Тобиша, пробурчал:

— Я согласен с Побежим.

— Говорите, товарищ Побежий, — быстро сказал Тобиш, постучав карандашом о стол. И добавил тише, словно про себя: — Критика — двигатель нашей работы.

Кузьнар, хмурый и сердитый, положил руки на стол и вертел большими пальцами. «Ишь, тянет в сторону, — подумал он пренебрежительно. — Мудрец!»

Побежий подождал, пока шум утихнет.

— Не все у нас в порядке, — продолжал он медленно и раздумчиво, шевеля выступающим кадыком. — Когда нет сознательности, ничего из соревнования не выйдет. Я, товарищи, человек приметливый. Наблюдаю и, как говорится, делаю выводы. И что же я вижу?

Он помолчал, гладя себя по лысеющей макушке. В комнате слышны были только скрип стульев и тяжелое дыхание людей.

— Ну, и что ты такое видишь? — рявкнул Звежинский.

Кузьнар не отрывал взгляда от губ Побежего. Он был так раздражен и встревожен, словно старый каменщик обвинял не Звежинского, а его, Кузьнара. Но он отгонял эту мысль.

«Таких совещаний, — говорил он себе, — в эту минуту в одной только Варшаве, наверное, происходит больше сотни. Так нельзя же всю критику принимать на свой счет!»

А Побежий вытянул вперед костлявый палец, словно нацеливаясь им в какую-то невидимую другим мишень, и перечислял все случаи хулиганства и пьянства на стройке. Кузьнар записал в свою книжку фамилии, чтобы завтра вывесить их на черной доске у входа в управление. «Ну, скорей, человече!» — мысленно понукал он Побежего, нетерпеливо слушая его рассказ о прогульщике Выжике, который спаивал молодежь.

— А пробовал кто-нибудь вразумить его? — спрашивал Побежий, обращаясь ко всем.

«Наверное, и это тоже моя обязанность! — кипятился в душе Кузьнар. — Брать каждого пьянчужку за пуговицу и объяснять, что ему вредно пить водку…» Скосив один глаз в сторону Тобиша, он видел его лицо, и у него было такое впечатление, будто секретарь хочет положить ему руку на плечо и удержать от какого-то необдуманного поступка. «Мудрец», — повторил он мысленно.

Побежий, сурово на него поглядывая, говорил о том, что на стройке мало заботятся о молодых кадрах. Старики жалуются, что молодые лезут вперед. А может, это они рвутся к работе?

— Верно, — подхватил Кузьнар. — Хороший каменщик обязан не только знать свое дело, но и научить ему подручного.

Он окинул взглядом полную дыма комнату: лица, глаза, шапки… За всех этих людей он, Кузьнар, в ответе, а они его судят каждый день. Он чувствовал себя сейчас в их власти, они подавляли его своей загадочной сдержанностью, они пришли сюда помочь ему советами. Ему не следует выскакивать вперед, его связывает с ними тот общий канат, на котором они вместе тянут Новую Прагу III.

— Мы не одни на свете, товарищи! — Побежий поднял палец вверх, не то предостерегая, не то угрожая.

«Эх, философ турецкий!» — покачал головой Кузьнар, радуясь, что старик кончил. — Кто следующий?

— Я согласен с Побежим, — просипел Мись, неуклюже поднимаясь со стула, и вдруг заговорил быстро, отрывисто, бросая на всех исподлобья настороженные взгляды:

— Я работаю на двадцать первом… и знаю там всех людей. Есть у нас один… Илжек, из деревни. Я его приставил к тачке. Понравился мне паренек. Я в людях разбираюсь. Теперь он уже у меня в подручных. Вот Побежий может подтвердить… Илжек его фамилия. Ну, и что? Пусть мне скажут, правильно это или неправильно? За два месяца выучу его. Будет новый каменщик. Худо ли?

Он обернулся, строго оглядел всех и сел на место.

— Прошу слова! — крикнул с дальнего конца комнаты зетемповец Вельборек. — По вопросу о молодых.

Но сбоку, у стены, хором заговорили об Илжеке:

— Это тот, что побил хулиганов! Один разогнал целую банду!

Кузьнар, облокотись на стол, с интересом слушал то, что говорилось о смелом поступке Илжека, который отогнал хулиганов, напавших на общежитие зетемповцев. «Ага, Илжек, это тот парнишка, что похож на меня», — вспомнил он.

— Вот видите! — он нагнулся к Тобишу. — А вы говорите, что люди у нас не растут.

— Но Челиса он так и не выучил читать! — засмеялся кто-то у окна.

— Так ведь Челис — дубина, — сказал Звежинский, пожав плечами, и ткнул себя пальцем в лоб. — В голове у него червоточина…

— Не в голове, а на совести. Челис милиции боится, это все знают. Он только одного Илжека держался, а с тех пор, как их разлучили…

Тобиш нахмурился и уткнул нос в свои записи.

— У нас на стройке есть еще, оказывается, неграмотные, — сухо бросил он Кузьнару.

«Челис? — Кузьнар наморщил лоб. — А, это тот бульдозер, растяпа из бригады землекопов».

Вельборек долго говорил о молодых. Сначала он разразился потоком жалоб на мастеров, приводя примеры их эгоистического нежелания делиться своим опытом. Но потом, словно одним взмахом руки, сразу поднял настроение слушателей. Маленький, темный на фоне свежевыбеленной стены, у которой он стоял, он говорил, потрясая кулаком. Кузьнар смотрел на него блестящими глазами из-под насупленных бровей, чувствуя, как у него медленно разгорается кровь. Вельборек был хороший оратор. Указывая на обнаженные поля за окнами, он кричал: