Ева Геллер - Потрясающий мужчина Страница 10

— Я сгораю от нетерпения, — сказала мать.

— Еще не все, мне нужна помощь сильных мужчин, — объявил отец.

— А Виола пусть подождет на кухне, — добавила мать, — и закрой дверь. Мы тебя позовем!

Итак, я отправилась на кухню. Через затворенную дверь доносились смех и звон.

— Лишь бы все получилось! — воскликнула мать. Зазвенело тише.

— Не бойтесь, это нормальная проводка! — это голос Петера.

— Лишь бы все получилось! — опять моя мать. Все крикнули: «Раз, два — взяли!», и вновь раздался звон.

Тут в кухню ворвалась Сольвейг.

— Мне уже можно выходить, Сольвейг?

— Я хочу вина! — Сольвейг топнула ногой. Она была на грани очередного припадка бешенства.

Я испугалась, что племянница испортит мне сюрприз, и поэтому по примеру сестры сказала вкрадчивым голосом:

— Если ты покараулишь в коридоре, чтобы не пропустить, когда меня позовут, я тебе тут же принесу вина.

На кухонном столе стояло то, что нужно: бордовый вишневый сок. Я наполнила стакан и отнесла его девочке.

— Я хочу вина! — с искаженным от ярости лицом она бросилась на пол.

— Это вино, — кротко сказала я.

— Я хочу рюмку на ножке!

На ножке? Ах, вот чего ей хотелось! Я вернулась на кухню, перелила сок в бокал и вынесла его Сольвейг. Она довольно скривила рот.

— Смотри не пролей. От вина остаются пятна!

— Виола, иди! — раздался крик.

Я пошла в гостиную.

— Выйди в сад!

Я посмотрела в сторону темного сада и ничего не увидела. Когда я вышла на террасу, все вдруг озарилось и стало светло как днем. Я была ослеплена. От удивления у меня наверняка открылся рот… На платане висел самый неожиданный и потрясающий предмет, который я когда-либо видела на дереве: на трубе, положенной на две ветви, висела огромная, красивейшая, умопомрачительная люстра!

Трехъярусная люстра. Наверху шесть позолоченных рожков, в середине — десять, а внизу — шестнадцать. Каждый рожок был золотым крылатым драконом! Между каждой парой крыльев дракона выступал витой золотой патрон с лампочкой-миньоном. Из пасти драконов свешивались языки, на которых крепились хрустальные призмы с гранями, отшлифованными в виде зигзагов-молний. Я увидела тридцать две сверкающие лампочки, тридцать два золотых дракона, тридцать две хрустальные молнии! Невероятно!!!

Нижняя часть люстры была такой большой, что я и половины ее не могла бы обхватить руками. От шестнадцати рожков к центру люстры тянулись шестнадцать цепей из хрустальных призм в форме звезд, прикованных там к золотому солнцу. И как венец всего на солнце висел лазурный фарфоровый шар, расписанный золотыми звездами. Я бросилась на шею родителям.

— Большое спасибо, папа! Большое спасибо, мама! Откуда вы ее взяли? Люстра необыкновенно хороша!

— Я купил ее для тебя на аукционе. Она из старого холла нашего основного филиала.

— Ваша фирма обанкротилась? — спросил Петер, не отрывая взгляда от люстры.

— Обанкротилась? — в ужасе переспросил отец. — Нет, такое невозможно!

— Зачем же тогда понадобилось продавать этот роскошный экземпляр?

— Потому что консультант по рекламе нашего концерна считает, что красный плюшевый холл и эта люстра не вписываются в оптимистический облик современного страхового общества. Сейчас все решается в новом дизайне — оранжевые стены и обилие хрома. Это никому не нравится, но зато современно.

— Люстра была самым дорогим предметом на аукционе, — с гордостью объявила мама.

— Она из позолоченной термическим способом бронзы, — сообщил Петер.

— Это хорошо?

— Бесподобно! — восторженно воскликнул Петер. — Это шедевр старинной французской промышленности! Все так сконструировано, что может быть без труда разобрано по частям и разослано по всему миру. Каждый рожок можно использовать отдельно. И каждый ярус. Я должен иметь фотографию этой люстры!

— Точно, я непременно ее сфотографирую! — мать помчалась в дом.

— Хотел бы я только знать, где мы ее повесим, — засмеялся Бенедикт, — она такая большая.

— В холле нашего дома она бы неплохо смотрелась, ты не находишь? — подала голос мать Бенедикта.

— Вообще-то ей место — в замке! — воскликнул Бенедикт.

— Если у вас сейчас нет места, — предложил отец, — вам надо подождать, когда у Виолы будет собственный офис, и тогда ты повесишь ее там.

— Сначала, в маленький офис, ты можешь повесить один ярус, когда офис станет побольше — два, а когда у тебя будет замок — всю люстру, — на полном серьезе сказал Петер.

Мать принесла фотоаппарат. Петер вызвался фотографировать.

— Проследите, чтобы в кадр попала не только люстра, — сказал отец. — Все на групповой снимок с люстрой!

— Где Сольвейг? — спросила Аннабель.

— Виола, в твоем звездном платье тебе надо лечь под люстру! — воскликнула Элизабет.

Люстра висела примерно в метре над газоном, и я легла под нее, не пожалев платья. Такое бывает раз в жизни. Бенедикт лег рядом и поцеловал меня.

— Он ее под люстрой страстно целовал, — прошептал он мне.

Все восторженно зааплодировали.

Госпожа Могнер, живущая на втором этаже, вышла на балкон и тоже захлопала. Чета Лангхольц из мансарды спустилась в сад. И хотя была уже почти полночь, в честь люстры решили подать всем в сад по бокалу шампанского. Мать отправилась в дом.

Из гостиной донесся звон. Потом раздался крик.

— Виола, поди сюда! — Несколько секунд я терялась в догадках, что могло произойти.

В гостиной к высокому комоду был пододвинут стул. На стуле стояла Сольвейг и улыбалась. На комоде, в нашем макете, между колонн, маленьких письменных столиков и креслиц лежал разбитый бокал. Ковер, колонны, стены, мебель — все было забрызгано красными пятнами.

Элизабет сняла макет с комода. Красный сок медленно впитывался в ковер, образовывая серо-голубые подтеки — акварельная краска, которой мы изображали на ковре световые эффекты, растворилась в вишневом соке. Мы окаменели.

— Как ей это удалось? — выдавила я наконец.

Сольвейг с улыбкой привстала на стуле и размахнулась рукой.

— Я не хочу это противное вино, — произнесла она.

Мне стало дурно. Сольвейг попала в макет, потому что я дала ей бокал на длинной ножке. С нормальным стаканом у нее такой номер не прошел бы, ей бы не хватило нескольких решающих сантиметров. Мы берегли этот макет как зеницу ока, и вот… Я готова была заплакать, если бы Элизабет уже не ревела.

— Столько дней работы, — причитала Элизабет, — и она дала этому ребенку сломать наш макет.

— Черт побери, этого я не позволю! — заорала Аннабель. — Я ничего не давала ломать ребенку!