Смена - Светлана Павлова Страница 13

– А Люська как тебе?

– Какая Люська?

– Ну моя Люся. Веселая, как ты говоришь, подруга.

– А-а-а… Ну чисто на лицо она норм, конечно.

И зачем спрашивала? Чего хотела?

– Только кривляется многовато.

Меня сразу же отпустило. И вместе с тем стало ужасно совестно. Привычная уже комбинация.

– Сколько у тебя было женщин?

Я зачем-то задавала этот вопрос всем мужчинам, с которыми мои отношения заходили дальше чтения стихов на лавочке. Иногда на скучных парах вместо рисования сердечек на полях тетради я начинала складывать в уме общее количество женщин своих бывших парней, понятия не имевших, в какую странную компанию они угодили. На последней экономтеории получилось 29. Антон, однако, кратно увеличил это число.

– Да я не считал.

– Ой, не гони, а!

– Да нет, правда.

– Ну блин. Примерно хоть скажи. Сто?

– Ты что! Нет, конечно.

– Девяносто?

– Теплее.

– Дурак.

– Блин, Вет, ну откуда мне упомнить-то всех?

– Ну больше пятидесяти?

– Ну больше, да.

– Правда?!

– Под свой рот отвечаю.

– Фу, что за гадость.

– Да ладно, тебе ж нравится.

– Охренеть. Как-то я неправильно живу. Скучно. Невесело.

– Да в этом не то чтобы много веселья.

– Угу, рассказывай.

– Хотя нет, бывает, конечно. Вот, помню, я интервью давал для какого-то подкаста. И мы с ведущей почикались, пока я вещал.

– Чтобы со скуки не умереть?

Антон засмеялся. Это было приятно. Но через секунду снова сделалось грустно: чувствовалась, что история была давно обкатанной и рассказывалась далеко не в первый раз.

– Да я тебе базарю, это вы там в Москве своей света белого не видите. А у нас в Питере и не такое бывает, – добавил он.

– Не знаю, не знаю. Звучит как кулстори для цепляния телочек.

– Да какое цепляние? Мне это неактуально. В силу… э-э… обстоятельств.

– И часто у тебя в этих обстоятельствах такое?..

Антон не дал мне закончить:

– Впервые.

– Врешь.

– Нет. И этого не должно быть. Просто я ничего сделать с собой не могу. Короче, я так сильно в тебя… ну, это… что мне типа даже жаль, что мы встретились. В каком-то смысле лучше бы тебя здесь не было. – А потом сказал: – Скорее бы все это кончилось.

Не знаю, как мне удалось, но я лишь понимающе кивнула, встала с кровати, без спешки оделась. Не обуваясь, взяв в руки сандалии, прошла к двери и, выйдя, со всей силы отправила ее навстречу косяку. Хотелось сделать побольнее, пусть и просто комнате. Как бы намекнуть: мол, думать надо, что говоришь женщине после любви.

По дороге до вожатской я даже не ревела. Может, истратила все эмоции, саданув дверью? А перешагнув порог корпуса и учуяв знакомую плотную смесь запахов, наконец-то ощутила себя в безопасности.

Застоявшееся тепло, едкая бытовая химозина, подкисающий после купания ком полотенец, чьи-то тихо воняющие кроссовки – все они словно говорили мне: ты на своей территории, тут тебя никто не обидит.

Я страшно злилась – настолько, что, забыв о мерах предосторожности и необходимости блюсти тишину, вывернула кран на полную мощь. Исторгавший по ночам нечто похожее на флет-уайт, он пошипел на меня, а спустя минуту смиловался, обдав чистой ледяной водой. Труба рычала, а вода хлестала так сильно, что, казалось, смеситель вот-вот оторвется от стены. Умывалась я с неистовым рвением, будто пыталась отскрести от своей кожи случившееся. Попутно хваля себя за то, что смогла выйти из комнаты Антона спокойно, с достоинством.

И только в кровати, падая в сонную пропасть, я поняла: достоинство-то я, может, и сберегла, а вот на трусы с лифчиком меня уже не хватило.

Блэк баккара

Про эту связь я все поняла только по прошествии времени – когда было слишком поздно. И поняла я вот что. Подобно страшной потолочной тени гипсового пионера с горном, вызванной к жизни фонарем у детского корпуса, – пионера, неспособного без этой тени существовать, моя экзальтация во многом была обязана секретности наших с Антоном отношений. Вспомните себя в тот период жизни, когда из-за одного лишь человека значение начинает иметь все, буквально все. Как комбинации номеров встречных машин, совпадения слов, улиц, дат рождения и даже вовремя загоревшийся сигнал светофора легко укладываются в послушное тебе лекало смысла. Вспомните, как вспыхивает внутри вместе с загорающейся поверхностью телефона. Как от распирающей эйфории то и дело срываешься на полубег. Как оживают предметы, будь то сложившийся сердечком шнур зарядки или случайная городская вывеска с его/ее заветными вензелями. Как «…печатает» сулит тайну, от этих потешно прыгающих точек обмирает сердце, а все песни из секретного плейлиста – про вас двоих, конечно. Вспомнили? А теперь представьте, что это всё совсем, совсем не с кем разделить.

Первое правило секретного романа – никогда не упоминать о секретном романе. Ты носишь его с собой, как носят талисман в нагрудном кармашке, и никто не догадывается, какой силы оружие хранится там. Тебя разрывает от желания орать на весь мир, но этого не дает сделать общая, на двоих, конвенция. Остается с мастерством канатоходца балансировать на грани двух миров – официального, где нужно лгать о планах на вечер, опаздывать, пытаться (безуспешно) в равной степени уделять внимание обеим сюжетным линиям жизни и ни в коем случае не давать им пересечься, и несанкционированного – считай, вымышленного, известного только двоим. Момент этот мы как-то даже не обсуждали: он стал очевиден нам обоим синхронно, сам собой. Других вариантов недвусмысленность семейного положения Антона не оставляла.

Схема наших встреч вырисовалась легко и просто, буквально за несколько дней. При свете дня мы почти не виделись. А если хотелось, минута-другая послушно выкраивалась. Ненароком пересечься в курилке. Поискать потерянную за завтраком вещицу в столовой. Выпить на кухне компота. Налей-ка еще, жара страшная. Эти и сотни других встреч бесшовно встраивались в ритм дня.

Основные же свидания приходились на время после заката, и поход на каждое превращался для меня в полноценный «Форт Боярд». Сначала надо было лечь спать вместе со всеми и ждать, когда к первому Люськиному сопению подключится партия Ани и Ники. Часто нужное мне крещендо храпа задерживалось – когда, например, они решали перед сном потрещать. В таких случаях я шикала на них и говорила: «Девки, хорош болтать», а сама только и думала о том, как не дать себе заснуть. Спать в лагере хотелось жутко, всегда, до такой степени, что в темноте страшно было даже моргать – кровать мигом затащит в кисельное небытие. Но, видимо, любовь была сильнее. Или