Только (не) трогать - Лана Вейден Страница 18

Зато у нее было увлечение — коллекционировать игрушечных зайцев. Представьте огромную комнату, полную зайцев. Больших и маленьких, плюшевых и войлочных, белых, серых, розовых и голубых… Эта комната находилась рядом с детской.

Марк каждый вечер ждал свою мать. Несмотря ни на что, он очень её любил и всё надеялся, что хоть один-единственный раз она придёт к нему перед сном, и прижмет к себе, и погладит по голове, и скажет, что любит его. А она всегда приходила к ним — к зайцам. Только к ним. С ними она разговаривала, к ним прикасалась, даже пела им песни. Марк продолжал ждать — вечер за вечером. Лежал в темноте в полном одиночестве, маленький и отчаявшийся, и бесконечно долго смотрел на дверь. Он сильно страдал и всё не мог понять, что же с ним не так, ведь это так больно, когда игрушечных зайцев любят больше, чем тебя.

Впрочем, отец ребенка тоже страдал от холодности жены. Начались семейные скандалы. В конце концов, родители развелись.

Марк с матерью вернулись на её родину и со временем отдалились друг от друга еще сильнее. Точнее, Марк отдалился от всех.

В подростковом возрасте он придумал теорию о самодостаточном одиночестве. О том, что люди вступают в связи только из-за своей ограниченности. А он — не такой, как остальные. Он — особенный, потому что ему никто не нужен.

Ах, да. Забыла главное. После смерти матери Марк нашел ее дневник и узнал, что в юности она подвергалась насилию. Он смог ее простить, но уже не мог измениться, потому как поверил, что он такой и есть настоящий — человек, который ни к кому и никогда не привязывается.

Он говорит, что одиночество — единственный способ сохранить себя, но не понимает: нельзя сохранить то, чего не существует. Не осознаёт, что за всей этой теорией — лишь страх маленького мальчика — потерянного, сходившего с ума.

Конечно, можно сколько угодно обманывать себя, но настанет день, когда придется посмотреть правде в глаза. И правда состоит в том, что одиночество — просто привычная для него боль, а новой боли он боится.

Внезапно карандаш в руках Майера с хрустом ломается, словно сухая ветка. Я вздрагиваю, а Марк бросает обломки в мусорную корзину и встает из-за стола. На лице — злая усмешка.

— Мне нужно ехать. Но потом… мы обязательно продолжим разговор, София, — голос звучит так жестко, что я чувствую, как мне снова не хватает воздуха.

А Марк застёгивает рубашку и быстро выходит из кабинета, оставив меня одну.

От пережитого напряжения руки и ноги дрожат так сильно, что я не могу встать.

Смотрю в окно: вдали, на проспекте, машины удивленно мигают фарами, и я вдруг тоже начинаю моргать — часто-часто, — а потом зажмуриваю глаза и хватаюсь за край столешницы.

Я сделала это.

Я и правда это сделала.

Стреляла наугад, а попала в десятку, и всё благодаря маленькой зацепке.

Когда-то мне попалась одна из первых книг «Майер Паблишинг» — сборник под названием «Алфавит». Там были рассказы на все буквы алфавита, но больше всего меня впечатлила история на букву «О» — «Отчуждение». Она была о мальчике, к которому в детстве почти никогда не прикасалась мама, и он никак не мог понять, почему. Потом мальчик вырос, нашёл её дневник и обо всём узнал, только уже не мог измениться, потому что привык к «зоне отчуждения».

Текст рассказа был довольно сухим, без эмоций (про отчаяние и одиночество я уже сама придумала), однако он потряс меня до глубины души. Я несколько раз его перечитывала, и многое не давало мне покоя.

Во-первых, автор сборника: неизвестен. Мне казалось, что стиль напоминает Богдана, но если это его рассказы, почему не указано авторство?

Во-вторых, место действия: не отмечено. Имён героев нет. Зато в описании мамы мальчика была странная фраза. «В её глазах плескалось речное: Elbe».

Elbe — это Эльба, река с основным течением на территории Германии. Но почему из всех рек в мире выбрали именно её?

Я знала, что Майер родился в Германии, и подумала — а вдруг Богдан знал о его детстве и написал этот рассказ о нём, но не стал подписывать сборник, чтоб другие люди не смогли догадаться, связать между собой все ниточки, как сделала я?

Однако это были лишь предположения: до сегодняшнего дня я и понятия не имела, что всё закончится именно так. Это и хорошо, и плохо.

Хорошо: Майер до сих пор меня не выгнал, а значит, я могу завтра прийти на работу, спокойно встретиться с Богданом, а потом и сама уволиться. Наконец настанет нормальная жизнь без американских горок.

Плохо: «мы обязательно продолжим разговор». Когда, и, главное, зачем его продолжать? Неизвестно. А страх неизвестности хуже всего.

Я медленно поднимаюсь со стула, хотя всё еще не чувствую твердости в ногах. Надо же, Майер оставил меня одну в своём кабинете! Но не ночевать же теперь здесь.

Я выхожу в коридор и вдруг, у лестницы, чувствую резкую боль в затылке. Голова кружится, в глазах темнеет, я цепляюсь за перила, закрываю глаза и пытаюсь прийти в себя. Сердце бешено колотится — видимо, я слишком переутомилась. Скорее бы домой — выспаться.

— Гхе-гхе…

Вздрогнув, я открываю глаза и с трудом удерживаюсь на ногах: у основания лестницы стоит Милана.

— Гхе-гхе, — она смотрит на меня и кашляет в кулак, но заметно, что кашляет фальшиво — просто чтоб привлечь моё внимание.

Этого еще не хватало! Откуда она взялась? Я точно помню: когда поднималась наверх, на первом этаже никого не было. Или она в это время пряталась в туалете, как я когда-то?

После «разговора о дружбе» я видела Милану несколько раз — мельком, но каждый раз по спине бежали неприятные мурашки. Вот и сейчас — она ничего плохого не делает, а мне почему-то не по себе.

Однако я натягиваю улыбку и начинаю спускаться вниз. Милана улыбается в ответ, но эта улыбка еще более неприятная, чем раньше.

— Софи-и-и-я, — протяжно говорит она, когда мы оказываемся рядом, а я снова чувствую запах гниющих роз. И блузка у этой девушки подходящая — цвета пыльной розы. — Теперь понятно, почему ты так сильно устаешь. Дневная смена — на первом этаже, а вечерняя — на втором, в кабинете владельца издательства.

— Что, прости? — я чувствую, как к щекам приливает кровь.

— Любой бы на твоём месте устал, — Милана как будто и