Не покидай меня - Климова Анна Страница 19

Ира

Если Вероника была воплощенным непослушанием, то ее волосы с точностью наоборот. Ира любила причесывать дочь. Волосы совсем мягкие, детские, пахнут ромашковым шампунем, который Ира специально покупала в одном магазинчике, где все делается вручную.

— Мам, ты уже полчаса расчесываешь одно и то же, заныла Вероника. — Я люблю релакс, но не до такой же степени.

— Ой, извини! — спохватилась Ира, действительно задумавшаяся. — Косу заплести или заколками скрепим?

— Не хочу косу. Как Аленушка буду из русской народной сказки.

— И что плохого в Аленушке? — засмеялась Ира, тиская дочь.

— Ну, мам! Аленушка — это старо. Сейчас другие тренды в моде, — Вероника переключилась в режим «я ребенок-оригинал».

— Другие — что?!

— Боже! Объяснять такие элементарные вещи!

— Интересно, где ты такие слова-то хватаешь? — пробормотала Ира. — Не вертись, пожалуйста… Где твои заколки?

— В шкатулке перед тобой, мамочка. Вон ту, с сиреневым камешком, пожалуйста. Вова сказал, что сиреневое мне к лицу, — с кокетливой гордостью сказала десятилетняя дочь.

— Что еще за Вова?

Мальчик из параллельного класса. У него айфон, и в «Фейсбуке» у него статус «не занят».

— Господи помилуй, — едва сдерживала смех Ира, скрепляя волосы дочери сиреневой заколкой. — А что, десятилетние мальчики у нас нынче могут быть заняты чем-то, помимо учебы?

— Конечно! Не все, правда. Некоторые еще совсем дети. Но настоящие мужики видны даже в четвертом классе! И на таких большой спрос, — Вероника повертела головой перед зеркалом, силясь рассмотреть хвост, а Ира, уже не сдерживаясь, смеялась.

— Ох, не могу… Ребенок, ты слишком быстро взрослеешь. Придержи коней, ладно? Что ж с тобой будет дальше, если у тебя сейчас голова забита маленькими мужиками?

— Ничего она не забита. Но учиться быть женщиной тоже ведь надо когда-то!

Ира повалилась на кровать дочери и схватилась за живот. Вероника в режиме «я ребенок-оригинал» умела веселить всю семью, не прилагая к этому особых усилий. Иногда дочь даже не понимала, почему все ржут над каждой ее фразой. А может, и понимала… С этой хитрованкой все возможно.

Ира никому не признавалась, но не так давно добралась до дневника дочери — пестрого девчачьего блокнотика, запиравшегося игрушечным ключиком, на который Вероника возлагала, вероятно, большие надежды. Но что значит какой-то ключик в сравнении с тайными пружинами родительского внимания? В некоторых местах Ира прочла много интересного. Например, то, что телефон, который они подарили ей на день рождения, вовсе не случайно упал в школе с лестницы второго этажа и разбился. Истина звучала так: «Мама меня разозлила после того, как не разрешила мне покататься с девочками с ледяной горки возле соседнего дома. Я так швырнула телефон в стенку, что он прямо в дребезги! Ну и пусть! Нечего меня злить!». Это открытие неприятно поразило Иру. Потому что Вероника на голубом глазу сочинила историю про «нечаянно уронила». Ира не стала ничего делать, потому что дочь уже была наказана за телефон, но мысленно поставила «галочку» на будущее. Чем дальше, тем тяжелее с ней было справляться. Пухленькая, белокурая, миленькая Ника внушала ложное впечатление пай-девочки. Однако дочь — тот еще кремень. В своем упрямстве она иногда сильно напоминала свою бабушку Викторию Павловну. Ох и доставалось же порой Веронике от матери, что, впрочем, не мешало дочери все сделать по-своему в пику, назло, несмотря на угрозу наказания. Леня, как всегда, пасовал, предпочитая утешать…

И насколько меньше было у них проблем со старшим Иваном. Сын неплохо учился, увлекался то борьбой, то коньками, то авиамоделированием, то языками. Ко всему подходил методично, без лишних слов. Ваня, казалось, предпочитал взрослеть в стоической независимости, относясь с болезненной раздражительностью к вниманию со стороны родителей в отношении появившихся прыщей и других бедствий созревания. Ира и хотела бы говорить с ним откровенно о вещах интимных, даже пугавших некоторых подростков, но совершенно не могла преодолеть глухое недовольство сына. Леня, засланный в его комнату именно с этой целью, тоже оказался бессилен. Ира слышала, как муж мялся и мямлил на фоне глуховатого и решительного баска сына. Свое неловкое бессилие она компенсировала лаской и теплотой, что бесило Веронику до невозможности: «Ваньку вы любите больше, чем меня, девочку в депрессии!».

Ира с великой тревогой думала о том, что будет через годика три-четыре, какие закидоны Вероника изобретет тогда. С другой стороны, глядя на своих детей, ей казалось, что ничего более прекрасного не существовало в ее жизни. Этой мысли хотелось крепко держаться, особенно из-за запоздалого раскаяния после встречи с Андреем. Ей овладела домашняя лихорадка — впервые за два года сняла и перестирала все шторы и покрывала в доме, сделала разорительный для семейного бюджета набег на магазины, выскоблила и перемыла полы, переклеила обои в комнате Вероники и в большом зале. Эта лихорадочность не укрылась даже от Лени, обычно не замечавшего такие вещи по рассеянности.

Несколько дней Ира пресекала всякие разговоры о том, что произошло после того злополучного обеда у его родителей. Намеки не поддерживала, прямые вопросы игнорировала, переводя разговор на другую тему. Она даже не стала упрекать мужа в том, что он так недальновидно, так не по-мужски делился с мамочкой своими семейными делами. Да и на себя Ира злилась из-за того, что дала повод. Она что, недостаточно изучила Леню и его мягонький характер? Знала же…

Как-то они допоздна сидели за переводом Кортасара[9]. Перевод надо было сдать в издательство срочно, и Ира взяла на себя треть текста, включая литературную обработку. В те дни они были с головой погружены в работу. Ира даже выключила свой сотовый, а Вероника ошалела от вдруг свалившейся свободы. Однако Ире хотелось этого безумного ритма, этой бешеной загруженности, которая помогла бы ей забыться.

Леня вытащил ее из-за стола уже засыпающую, страдающую от головной боли. Разложил диван, неловко застелил его бельем. Потом лег рядом с ней, привлек к себе.

— Хочешь, я больше туда не поеду, — сказал он тихо.

— Куда? — теряя сон, переспросила Ира.

— К родителям.

— Не говори ерунды, Лень, в самом деле.

— Мать со мной, наверное, и так разговаривать не станет, — вздохнул он. — Я ей все высказал тогда… Отец звонил вчера, говорил, что я неблагодарный и вообще сволочь.

— Сволочь? Так и сказал?

— Это подразумевалось. Знаешь, в тот момент мне все казалось безразличным. И одновременно мне было стыдно. Что ж я за мужик такой у тебя? Я ведь все знаю про себя и понимаю. В детстве я был решительнее. Правда. Наверное, потому, что меньше боялся и большего желал, не оглядываясь вечно на родителей, — голос Лени звучал ровно, он успокаивал и убаюкивал. Она любила его голос, особенно когда он звучал из темноты. — Когда я был маленьким, то очень любил птиц. Но птицы меня, признаться, не любили. Они вообще страшные эгоисты и, как правило, дорожат свободой больше, чем счастьем общения с человеком. Я это понимал интуитивно и справедливо решил, что раз глупые птицы не ценят такого счастья, то не заслуживают деликатности в обращении. Ведь умный человек всегда лучше знает, что лучше для братьев своих меньших.

Я гостил тогда у бабушки, матери отца, где-то в Подмосковье (там этой деревни уже давно нет). В один прекрасный летний день я вдруг обнаружил, что за оконным наличником поселилась деловитая семейка воробьев. Во-о-от… Во мне, как ты понимаешь, был метр росту и грандиозные планы по организации птичьего зоопарка, первым обитателем которого предстояло стать кому-то из воробьиного семейства. В пять лет от роду мечты, знаешь ли, еще не наталкиваются на опыт, поэтому в это невинное время совершаются почти все мелкие глупости. Половину дня я, как заправский шпион, следил за графиком жизнедеятельности ячейки воробьиного общества в двух метрах над моей головой. Родители-воробьи суетливо приносили в клювиках мошки насущные своим орущим воробьятам. Сердце мое колотилось от нетерпения поразить первым в мире птичьим зоопарком соседскую девчушку, которая показывала мне язык из-за забора и категорически отказывалась дружить домами. Я начал действовать решительно.