Сьюзен Филлипс - Неженка Страница 2

— Детей в основном зачинают в любви, — сообщила она, — но меня зачали на демонстрационной площадке в центре мехового салона универмага «Харродз».

Когда лимузин проехал мимо салона Картье, Стефан про себя улыбнулся. Занятная история, но ни одному слову из нее он не поверил.

СТАРЫЙ МИР

Глава 1

Когда Франческу впервые показали матери, Клоуи Серрителла Дей ударилась в слезы и начала утверждать, что медицинские сестры частной лондонской больницы поменяли рожденного ею ребенка. Даже безумный не стал бы утверждать, что это уродливое маленькое создание с деформированной головой и опухшим лицом могло появиться из ее изящного тела.

И поскольку мужа не было, чтобы унять истерику Клоуи, медицинским сестрам ничего не оставалось, кроме как убеждать, что большинство новорожденных несколько дней выглядят не лучшим образом. Клоуи приказала им унести уродливую маленькую самозванку и не появляться до тех пор, пока не принесут ее собственное драгоценное дитя. Потом она поправила макияж и занялась приемом посетителей: среди них были и французская кинозвезда, и секретарь министерства внутренних. дел, и Сальвадор Дали. Она поприветствовала их слезным рассказом об обрушившейся на нее ужасной трагедии. Посетители, давно знакомые с истериками прекрасной Клоуи, пообещали заняться этим вопросом. Дали в порыве великодушия объявил, что напишет сюрреалистический образ младенца в качестве подарка на крестины, но потерял интерес к идее и вместо этого прислал набор позолоченных серебряных кубков.

Прошла неделя. В тот день, когда Клоуи должна была выйти из больницы, медсестры помогли ей одеться в свободное черное бальмейновское платье с широким воротником и манжета ми из органди. Затем усадили в кресло-каталку и вручили в руки отвергнутого ею младенца. Прошедшее время мало чем изменило внешность ребенка, но в тот момент, когда она взглянула на положенный ей на руки сверток, Клоуи испытала одну из своих молниеносных перемен настроения. Всмотревшись в испещренное пятнами лицо, она объявила всем и вся, что на свет появилось третье поколение красавиц Серрителла. Никто не проявил настолько плохих манер, чтобы в этом усомниться, и уже через несколько месяцев оказалось, что Клоуи права.

Понимание Клоуи женской красоты шло из детства. Еще девочкой она была полненькой, со складкой жира на талии и мясистыми щечками, скрывавшими изящные кости лица. Она была не настолько тяжеловесной, чтобы в глазах окружающих считаться тучной, а просто достаточно пухленькой, чтобы внутри чувствовать себя уродливой, особенно по сравнению со своей элегантной матерью, великой кутюрье итальянского происхождения Нитой Серрителла. И только в тысяча девятьсот сорок седьмом году, тем летом, когда Клоуи исполнилось двенадцать лет, все начали говорить ей, что она прекрасна.

Немалую часть своих детских лет ей довелось провести в школах-пансионах. Однажды, будучи дома на каникулах, она сидела на золоченом стуле в салоне мод на рю де ла Пакс, стараясь привлекать как можно меньше внимания своими полными бедрами. С обидой и завистью Клоуи наблюдала, как стройная, словно карандаш, Нита в сильно укороченном черном костюме с непомерными отворотами из малинового атласа совещается с элегантно одетой клиенткой. Иссиня-черные волосы ее матери были подстрижены так, что спадали на бледную кожу левой щеки завитком в виде большой запятой. На модильяниевской шее красовалась нитка идеально подобранного черного жемчуга. Жемчуг, так же как содержимое маленького стенного сейфа в спальне, был подарен Ните поклонниками, известными в мире состоятельными мужчинами, получавшими удовольствие от покупки драгоценностей женщине, которая и сама была достаточно обеспечена, чтобы покупать такие вещи.

Один из этих мужчин (Нита притворялась, что не знает который) был отцом Клоуи, но мать и на мгновение не допускала мысли, что выйдет за него замуж.

Привлекательная блондинка, удостоенная внимания Ниты в тот полдень, говорила по-испански, ее акцент был на удивление обычен для человека, привлекшего к себе столько внимания в мире в то особенное лето тысяча девятьсот сорок седьмого года. Клоуи следила за разговором и в то же время рассматривала выстроившиеся в центре салона стройные как тростинки манекены, демонстрировавшие последние модели Ниты. Почему бы и ей не быть такой же изящной и самоуверенной, как эти манекены, думалось Клоуи. Почему она не выглядит, как мать, ведь у них же одинаковые черные волосы, одинаковые зеленые глаза? Если бы она была так же хороша, думала Клоуи, возможно, мать перестала бы смотреть на нее с таким отвращением. Она в сотый раз приняла решение прекратить есть пирожные, чтобы можно было заслужить одобрение матери, и в сотый раз губительное ощущение в желудке говорило, что ей не хватит на это силы воли. Рядом со всепоглощающей целеустремленностью Ниты Клоуи чувствовала себя пуховиком, набитым лебяжьим пухом.

Блондинка неожиданно подняла глаза от наброска, который рассматривала, остановила взгляд на Клоуи и заметила на своем странном грубом испанском:

— Эта малютка когда-нибудь станет великолепной красавицей. Она очень похожа на вас.

Нита бросила на Клоуи взгляд, в котором сквозило плохо скрываемое пренебрежение:

— А я вообще не вижу какого-либо сходства, senora. И ей никогда не стать красавицей, если она не научится отодвигать вилку в сторону!

Клиентка Ниты подняла руку, отягченную несколькими массивными и безвкусными кольцами, и жестом подозвала Клоуи:

— Подойди сюда, дорогая. Подойди поцеловать Эвиту!

Клоуи на мгновение застыла, стараясь осознать сказанное женщиной. Затем она неуверенно поднялась со стула, пересекла салон, со смущением думая о своих коротких и толстых икрах, которые теперь оказались на виду. Подойдя к женщине, она наклонилась и запечатлела на мягкой благоухающей щеке Эвы Перон благодарный поцелуй.

— Фашистская сука! — прошипела Нита, когда двери главного входа в салон закрылись за первой леди Аргентины. Она закусила мундштук черного дерева и сразу же резко выдернула, оставив на нем ярко-красный след от губной помады. — У меня от ее прикосновений мурашки по телу! Всем известно, что у Перона и его братии мог найти убежище любой европейский нацист.

В сердце Ниты еще была жива память о немецкой оккупации Парижа, и она не испытывала к людям, сочувствующим нацистам, ничего, кроме презрения. Тем не менее женщиной она была практичной и не видела причин для того, чтобы деньги Эвы Перон, каким бы дурным образом они ни были заработаны, уходили с рю де ла Пакс на авеню Монтегю, где царствовал дом Диора.