Акт бунта - Калли Харт Страница 20

Они вытаскивают меня прямо за раздвижные двери, прежде чем медбрат теряет ту жесткую обжигающую хватку, в которой держал меня, и ослепляющая боль отключается. Я валю его на землю в мгновение ока, а затем обрушиваюсь на него с кулаками. С этого момента все становится безумным. Охранник бьет меня по голове сбоку — не самый изощренный удар в истории драк, — но сила, стоящая за ним, застает меня врасплох. Я поворачиваюсь к нему, рыча, и медбрат сбрасывает меня с себя. Я сильно ударяюсь о землю, голова кружится, и оба мужчины отступают, ругаясь, как моряки.

— Чертов псих. — Медбрат сплевывает кровь на землю. Он наклоняется, опираясь на колени, переводя дыхание, в то время как охранник стоит у стены, хватаясь за грудь, как будто у него вот-вот случится сердечный приступ. — Ты в порядке, Пит?

— Да, — хрипит охранник. — Просто… давно не испытывал такого волнения.

Я начинаю смеяться. Из-за абсурдности всего этого. Из-за того, что эти два идиота повалили меня на землю. Что я, блядь, позволил им дотронуться до себя. И что действительно чувствую себя намного лучше, чем пять минут назад.

— Оставь его, Реми. Он того не стоит, — говорит Пит, охранник.

Я открываю глаза, а Реми стоит надо мной, глубоко нахмурившись.

— Ты у кого-то наблюдаешься, чувак? Перестал принимать лекарства или что-то в этом роде? — спрашивает он. — Потому что это откровенно безумное поведение.

Я перестаю смеяться и устало вздыхаю.

— Что, если бы я действительно был сумасшедшим? Ты мог бы по-настоящему ранить мои чувства.

— С ним все в порядке, — рычит Пит. — Пошли. Давай вернемся внутрь, пока кто-нибудь не заметил. Не хочу тратить три часа на описание этого дерьма. Моя смена заканчивается через тридцать минут.

Реми оценивает меня, оглядывает с ног до головы. Как только решает, что со мной все в порядке, качает головой и направляется ко входу.

— Не пытайся вернуться сюда сегодня, — приказывает он. — Иначе вызову полицию. Понятно?

— О-о-о, не волнуйся. Я понял.

Раздвижная дверь с шумом закрывается за ними, и я остаюсь один в унылой ночи. Июль в Маунтин-Лейкс непростой. Влажный. В воздухе пахнет петрикором, хотя нет никаких шансов, что пойдет дождь. В городе мертвая тишина. Неподвижно, словно он ждет, затаив дыхание. Я представляю, на что может быть похож ад. Не самый центр ада. Возможно, внешний круг. Я чертовски ненавижу это место.

Сев, уделяю минуту осмотру повреждения на локтях, ладонях и костяшках пальцев, с удивлением замечая струйку крови, вытекающую из мелких царапин, которые получил. Честно говоря, иногда я забываю, что все еще человек. Кажется, зияющая бездна небытия, которая существует прямо под моим солнечным сплетением, должна была поглотить любую биологическую, функциональную часть меня и сделать меня невосприимчивым к настоящему времени. Но нет. Мой костный мозг все еще вырабатывает тромбоциты. Мои легкие все еще насыщают эти тромбоциты кислородом. Я искренне удивлен.

Черт, если бы только те фанатки из аэропорта могли видеть меня сейчас. Захотели бы они по-прежнему сфотографироваться с печально известным Паксом Дэвисом? Или сделали бы снимки меня, страдающего от стыда, чтобы продать какому-нибудь низкопробному таблоиду?

Я мрачно смеюсь себе под нос, с трудом поднимаясь на ноги и присаживаясь на край низкой кирпичной стены рядом со входом в приемный покой больницы, ощупывая себя в поисках сигарет.

Задний карман.

Отлично.

Пачка раздавлена.

Открыв ее, обнаруживаю, что только две сигареты испорчены. Остальные более плоские, чем должны быть, но слегка расправив ту, которую достаю из пачки, и она становится, как новенькая.

Дым попадает мне в легкие, и мрачное удовлетворение обволакивает мои внутренности. От меня не ускользает ирония: единственное, что может заставить меня почувствовать себя живым большую часть времени — это то, что, в конце концов, убьет меня, если в какой-то момент не брошу курить.

Я начал курить, потому что мой старик ненавидел это. Он был сторонником метода Вима Хоффа. Верил, что тело — это храм, и очень подробно рассказывал обо всех замечательных вещах, которые он делал ежедневно: тренировки, медитации, голодание, бесконечные салаты и чертовы коктейли. А потом у этого ублюдка случилась эмболия, и он умер ни с того ни с сего, прямо за столом, посреди ужина.

Это лишь доказывает, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Он слишком многое упускал в своей жизни. Так и не узнал, насколько чертовски приятным может быть курение сигареты. Никогда не накуривался и не чувствовал, что выплывает из своего тела. Никогда не испытывал кайфа от экстази, который уносил его на эйфорических американских горках. Господи, черт возьми, этот человек даже не ел красного мяса. Почти уверен, что в последний раз он наслаждался стейком где-то в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году. Он все делал правильно, и посмотрите, к чему это его привело.

Я пью. Много. Курю. Много. И запихну в глотку любую неопознанную таблетку, которую найду в ящике для носков, и запью ее виски, не моргнув глазом. Я наслаждаюсь старой доброй утренней игрой в русскую рулетку. Стимуляторы. Антидепрессанты. Кто, блядь, знает, что я получу; каждый день — гребаное приключение, когда ты понятия не имеешь, какие химические вещества вот-вот попадут в твою кровь.

Где-то совсем рядом жалобный вой сирены прорезает ночь. Я жду, затягиваясь сигаретой и задержав дым в легких, чтобы посмотреть, не вывернет ли из-за угла скорая помощь и не остановиться ли с визгом у запасного входа Сент-Августа, но это не так. Должно быть, это была пожарная машина. Определенно не полицейская.

Моя футболка прилипает к спине, кожа зудит от наполовину высохшего пота. Я докуриваю и прикуриваю еще одну сигарету от догорающего уголька, не готовый возвращаться к «Чарджеру». Сейчас… Я проверяю свой мобильный телефон. Почти пять утра. Если бы я был сейчас в Нью-Йорке, то мог бы нарваться на какие-нибудь неприятности, но мне чертовски не везет в Маунтин-Лейкс. Даже закусочная «Вопящий Бин» открывается только в шесть, и все, на что я мог надеяться, так это на паршивый кофе. Если бы действительно хотел найти неприятности, то мог бы. Мог бы найти проблемы в захолустном соседнем городишке, если бы действительно захотел, но мой гнев из-за черного ящика, оставленного мне Мередит, превратил мои кости в шипы, и я использую их как штыки.

Я в бешенстве. Хочу быть уравновешенным при споре с матерью по поводу того дерьма, которое она сейчас затевает, и, вопреки распространенному мнению, способен проявить некоторую сдержанность,