Ирландское обещание - М. Джеймс Страница 20

Его рука убирается с моего лица, и он отходит от меня. Я вижу, как он напряжен, каждый мускул в его теле напряжен, как будто он сдерживает себя от чего-то. От более интимных прикосновений ко мне? От просьбы о большем? Понятия не имею, но я чувствую то же напряжение в воздухе, сгущающееся между нами, когда он отступает к двери.

— Хорошо, Ана. Позови меня, если я тебе понадоблюсь, и я буду здесь. — Лиам выходит, оставляя меня так же, как и в отеле, дверь за ним плотно закрывается, оставляя меня в тихой, наполненной паром комнате.

Если я тебе понадоблюсь, я буду здесь.

И я почти верю ему.

7

ЛИАМ

ЧЕРТ!

Я сжимаю руки в кулаки, когда выхожу из ее спальни, мое сердце колотится в груди, в голове проносится дюжина мыслей, и ни одна из них не хорошая. Ана влияет на меня так, как даже я не ожидал от нашего взаимодействия раньше. Я хочу ее так сильно, что едва могу это выносить. Я хотел раздеть ее там, в этой ванной, снять одежду, которую я ей купил, чтобы наконец увидеть ее обнаженной, трогать и целовать каждый дюйм ее тела, пока она не забудет всю боль, которую когда-либо испытывала, заменив все это удовольствием. Я хочу погрузиться в нее, трахать ее до тех пор, пока я не стану единственным мужчиной, которого она помнит, единственным, кто отпечатался на ее теле, единственным, кого она когда-либо снова захочет или полюбит.

Я чувствую, как это разрывает меня на части, я жду, заставляя себя сопротивляться, прикасаясь к ней только маленькими и нежными способами и предоставляя ей пространство. Я никогда раньше не понимал всепоглощающего, первобытного желания, только самый обычный вид возбуждения, такой, когда ты подцепляешь женщину в пятницу вечером, отвозишь ее домой для приятного секса, а затем вызываешь ей такси. Но Ана заставляет меня чувствовать себя почти безумным, обезумевшим от желания, твердым, как скала, и изнемогающим от одного лишь прикосновения моих пальцев к ее щеке. И после того, что она мне только что рассказала, возможность того, что между нами когда-либо что-то будет, кажется еще более невероятной.

Франко Бьянки.

В самолете она упомянула его как человека, причинившего ей боль, но я не представлял всей глубины этого. Я знал, что она была каким-то образом временно нетрудоспособна и потеряла карьеру. И все же я не знал, что ее ноги были так ужасно изуродованы, не представлял, каким ужасным образом ее пытали. Я, конечно, не понимал, что Франко, блядь, Бьянки был тем человеком, который был ответственен за это.

— Блядь! — Я выдавливаю проклятие сквозь зубы, злобно проводя руками по волосам. Я сказал себе, что должен быть честен с Анной. Мне нужно было прямо рассказать ей все по мере развития событий и выложить все это на кон, чтобы, если мы хотим быть вместе, мы могли начать с фундамента правды и честности.

Теперь я понимаю, насколько это было чертовски наивно.

Я не обычный человек. Я ирландский король. Даже если бы я сохранил свои руки относительно чистыми от крови и пыток до того, как помог Виктору с Алексеем и до того, как застрелил Александра, моя семья погрязла в этом не меньше, чем любая из криминальных семей. Мой отец, Коннор, Найл, Грэм, любой из других королей, все их руки обагрены кровью. А что касается Франко Бьянки… Этот человек в земле и уже некоторое время гниет вместе с моим… с нашим отцом, но он все еще преследует меня. Даже сейчас он угрожает единственному, чего я хочу, единственному, что действительно важно для меня.

После ухода Коннора мой отец хотел поставить его выше своего законного сына, а не меня, и Франко этим гордился. Он ненавидел меня так же сильно, как я ненавидел его, и эта ненависть преследует меня даже сейчас, после его смерти. Если я скажу Ане правду, она уйдет. Я знаю, что так и будет, и мне было бы трудно винить ее. Это будет еще одна вещь, портящая связь между нами, еще одно напоминание о боли каждый раз, когда она будет смотреть на меня, вдобавок к тому, что Александр уже сделал с нами.

Я уже не знаю, возможно ли преодолеть то, что сделал Александр, смогу ли я когда-нибудь снова прикоснуться к Ане без чувства вины, сможет ли она когда-нибудь захотеть меня, не сравнивая с Александром, сможет ли хоть что-нибудь компенсировать тот факт, что наш первый раз был по принуждению сумасшедшим. Если я добавлю к нему Франко…

— Боже и все святые, простите меня, — бормочу я, стоя в коридоре, изо всех сил стараясь не думать о ней в другой комнате, раскрасневшейся и обнаженной в ванне, и о том, как сильно мне хочется рывком открыть дверь и шагнуть обратно туда, вытащить ее тело и отнести влажную на кровать, прежде чем я изнасилую каждый дюйм ее тела своими пальцами, языком и членом. — Я не могу ей сказать. Я просто, блядь, не могу.

Ана здесь, в моем доме, живет под моей крышей. У меня есть шанс наладить отношения с ней, узнать ее при более обычных обстоятельствах и попытаться что-то построить с ней. Я, черт возьми, хочу жениться на ней, если смогу придумать, как разорвать мою помолвку с Сиршей, не уничтожая Королей полностью. Я хочу, чтобы она была моей навсегда, но она тоже должна этого захотеть. Я не буду принуждать ее, и я не буду вторым выбором вместо мужчины, который, блядь, владел ею.

Но если она узнает правду о Франко, это будет невозможно.

Чувство вины, переполняющее меня, обжигает мои вены, но я знаю, что принял решение. Я не могу потерять ее, не тогда, когда я только что привез ее сюда. Не тогда, когда у меня наконец появился с таким трудом завоеванный шанс, о котором я так долго мечтал.

Я стискиваю зубы, иду в гостиную и падаю на диван, обхватив голову руками. Я не могу сделать это один, но я не знаю, с кем поговорить. Я уверен, у Макса найдется для меня какой-нибудь совет, но сомневаюсь, что это будет тот совет, который я хочу услышать. Я достаю свой телефон, постукиваю пальцем по экрану и обнаруживаю, что пишу Найлу, прося его приехать. А затем я откладываю телефон в сторону, потирая лицо руками со стоном, который, кажется, исходит из самой моей души. Как только я начинаю думать, что все